Чтобы нажить огромный дом,Деревни, знатный чин, — то и во сне лишь видел;Другой богатств не ненавидел,Однако ж их и не искал,А кажду ночь покойно спал.«Послушай, — друг ему однажды предлагает, —На родине никто пророком не бывает;Чего ж и нам здесь ждать? — Со временем сумы.Поедем лучше мыИскать себе добра; войти, сказать умеем;Авось и мы найдем, авось разбогатеем».«Ступай, — сказал другой, —А я остануся; мне дорог мой покой,И буду спать, пока мой друг не возвратится».Тщеславный этому дивитсяИ едет. На пути встречает цепи гор,Встречает много рек, и напоследок встретилТу самую страну, куда издавна метил:Любимый уголок Фортуны, то есть двор;Не дожидаяся ни зову, ни наряду,Пристал к нему и по обрядуВсех жителей его он начал посещать:Там стрелкою стоит, не смея и дышать,Здесь такает из всей он мочи,Тут шепчет на ушко; короче: дни и ночиНаш витязь сам не свой;Но все то было втуне!«Что за диковинка! — он думает. — Стой, стойДа слушай об одной Фортуне,А сам все ничего!Нет, нет! такая жизнь несноснее всего.Слуга покорный вам, господчики, прощайте;И впредь меня не ожидайте;В Сурат, в Сурат лечу! Я слышал в сказках, тамФортуне с давних лет курится фимиам…»Сказал, прыгнул в корабль, и волны забелели.Но что же? Не прошло недели,Как странствователь наш отправился в Сурат,А часто, часто он поглядывал назад,На родину свою: корабль то загорался,То на мель попадал, то в хляби погружался;Всечасно в трепете, от смерти на вершок;Бедняк бесился, клял — известно, лютый рок,Себя, — и всем и всем изрядна песня пета!«Безумцы! — он судил. — На край приходим светаМы смерть ловить, а к ней и дома три шага!»Синеют между тем Индийски берега,Попутный дунул ветр; по крайней мере кстатеПришло мне так сказать, и он уже в Сурате!«Фортуна здесь?» — его был первый всем вопрос.«В Японии», — сказали.«В Японии? — вскричал герой, повеся нос. —Быть так! плыву туда». И поплыл; но, к печали,Разъехался и там с Фортуною слепой!«Нет! полно, — говорит, — гоняться за мечтой».И с первым кораблем в отчизну возвратился.Завидя издали отеческих богов,Родимый ручеек, домашний милый кров,Наш мореходец прослезилсяИ, от души вздохнув, сказал:«Ах! счастлив, счастлив тот, кто лишь по слуху зналИ двор, и океан, и о слепой богине!Умеренность! с тобой раздолье и в пустыне».И так с восторгом он и в сердце и в глазахВ отчизну наконец вступает,Летит ко другу, — что ж? как друга обретает?Он спит, а у него Фортуна в головах!
Дуб с Тростию вступил однажды в разговоры:«Жалею, — Дуб сказал, склоня к ней важны взоры, —Жалею, Тросточка, об участи твоей!Я чаю, для тебя тяжел и воробей;Легчайший ветерок, едва струящий воду,Ужасен для тебя, как буря в непогоду,И гнет тебя к земли,Тогда как я — высок, осанист и вдалиНе только Фебовы лучи пересекаю,Но даже бурный вихрь и громы презираю;Стою и слышу вкруг спокойно треск и стон;Всё для меня Зефир, тебе ж всё Аквилон.Блаженна б ты была, когда б росла со мною:Под тению моей густоюТы б не страшилась бурь; но рок тебе судилРасти наместо злачна долаНа топких берегах владычества Эола.По чести, и в меня твой жребий грусть вселил».«Ты очень жалостлив, — Трость Дубу отвечала, —Но, право, о себе еще я не вздыхала,Да не о чем и воздыхать:Мне ветры менее, чем для тебя, опасны.