лямки мешка на плечи и, поднявшись, посмотрел на Чеботарева. Полковник тоже уже успел одеться, и теперь они оба сильно смахивали на двух слегка подгулявших мастеровых.
Еще раз скептически оглядев полковника, поручик усмехнулся:
— Ну и как вас прикажете теперь называть?
— Для тебя я теперь просто Федорыч, — Чеботарев деловито подогнал лямки своего мешка и весело фыркнул: — Ты понял, Шурка?
Полковник впервые обратился к поручику так запросто, отчего у Яницкого чуть было не отвисла челюсть, но он тут же сориентировался и в тон ему рявкнул:
— Так точно, Федорыч!
— Тогда за мной!
Полковник одним махом закинул мешок за спину и, согнувшись, начал продираться через кусты, буравя головой орешник. Судя по всему, он еще опасался погони, и Шурка, не рассуждая, полез следом. Впрочем, лещина скоро кончилась, идти стало легче, и поручик, с интересом поглядывая по сторонам, молча шел за полковником, стараясь ступать след в след.
Шурка и сам неплохо ориентировался в лесу, но Чеботарев, кажется, вообще обладал звериным чутьем. Он не только безошибочно держал направление, но, как позже догадался Яницкий, вел его, сообразуясь со старыми затесями, а значит, шли они вовсе не наобум Лазаря, а торной тропой звероловов или золотоискателей…
Так, перекидываясь время от времени ничего не значащими фразами, Шурка прошагал вслед за полковником, превратившимся в одночасье в простого Федорыча, довольно долго. Часов у Яницкого не было, ориентировался он на глазок, да и утреннее возбуждение давало о себе знать, так что, когда ноги стали постепенно тяжелеть, а глаза против воли подыскивать местечко для отдыха, солнце перешло далеко за полдень.
Всякий разговор постепенно прекратился, и Шурка только зло шагал за, казалось бы, двужильным Чеботаревым, который, то прямиком вел его через редколесье, то зачем-то сворачивал в сторону, приглядываясь к тому или иному месту. Зачем он так делает, Шурка не спрашивал, он давно понял, что от отряда они оторвались окончательно и чем дальше уйдут от места перехода, тем для них будет безопаснее…
День уже явно начинал клониться к вечеру, когда Чеботарев вывел Шурку на поляну, с одного края которой шумел довольно бурный поток. Полковник наконец-то остановился, и Шурка, выйдя у него из-за спины, удивленно присвистнул. Совсем рядом, на берегу ручья стояло как бы жавшееся под деревьями строение.
Небрежно сложенная из колод фанза имела крытую кедровой корой пологую двускатную крышу, пару окон и дверь, обращенную к воде. У ее задней стены, под густо разросшимся кустом шиповника, Шурка заметил лежащий на боку маленький дощаник[20] и пожал плечами, по его разумению лодка при таком ручье была ни к чему.
Осторонь двери валялась здоровенная полусгнившая колода, и именно на нее тяжело уселся Чеботарев.
По тому, как выглядел полковник, Шурка догадался, что их лесной марафон дался ему далеко не просто, и хотел даже посочувствовать, но сейчас Чеботареву было не до Шурки. Вытащив из-под подкладки сложенный вчетверо лоскут шелка, он развернул его, и поручик понял, что в руках у полковника не что иное, как карта местности.
Пока Чеботарев изучал изображенное на шелке переплетение линий, Шурка обошел фанзу кругом и, забравшись под куст шиповника, принялся осматривать дощаник. Лодка выглядела вполне пригодной, а у самой стены нашлось даже весло. Едва Шурка вылез из-под куста, как полковник, не вставая с колоды, спросил:
— Ну что?… К плаванию пригодна?
— Да вроде… — поручик скептически глянул в сторону шумного, но довольно узкого ручья. — Только где плыть-то?
— Не боись, Шурка… — Чеботарев еще раз сверился с картой. — Пару верст на шесте пройдем, а дальше…
Крупные капли начинающегося дождя заставили Чеботарева, прервав тираду, подняться с колоды и скомандовать:
— Давай под крышу! Сейчас ливанет!
Шурка не заставил себя упрашивать и, вскочив вслед за полковником в фанзу, начал осматриваться. Внутри было темновато, но, судя по всему, печка со стоящим сверху котлом была цела, а сбоку глинобитного кана лежала целая охапка сухих дров.
— Ну, Шурка, считай, повезло… — Полковник сложил карту и заглянул в поддувало. — Давай растапливать, ночевать тут будем, а к утру, глядишь, от дождичка и ручеек шире станет.
Огонь долго не хотел разгораться. Стучал по крыше все усиливавшийся дождь, хлопала плохо закрепленная кора кровли, а фанза, вместо того чтоб согреваться, все больше наполнялась дымом. Видимо, дымоход то ли забился, то ли был холодный. Наконец ходы кое-как прогрелись, дрова запылали, дым постепенно улетучился, и кан стал теплым.
Однако Чеботареву этого показалось мало, и прежде чем снова заправить печь дровами, он снял котел, свернул из куска коры совок и сгреб еще горячие угли в казан. Потом выставил импровизированную жаровню на середину фанзы и удовлетворенно вздохнул:
— Ну вот… Теперь у нас свое хибати[21] будет…
— А это что?… — спросил, устраиваясь на кане, Шурка.
— Японцы у себя в Японии так греются…
— А вы что, были в Японии?
— Был, мать его… Сопровождал… Наследника-цесаревича… — И тут Чеботарева, не сказавшего за день и десятка фраз, внезапно прорвало: — Ты что, поручик, думаешь, я всем этим Сраки-Араки за их вонючее сакэ[22], служить буду? Вот им!…
Полковник повернулся к двери и, задрав кулак, хлопнул по локтю.
Шурка, никак не ожидавший от Чеботарева такого, удивленно приподнялся на кане и только в этот момент окончательно понял, что полковник и не собирался выполнять те многочисленные инструкции, которые надавал им, отправляя на сопредельную сторону, господин Мияги…
Карты упрямо не желали ложиться нужным образом, и пасьянс никак не складывался. Полковник Кобылянский, сидевший за ломберным столиком в самом затрапезном виде, недовольно морщился, нетерпеливо отгибал уголок очередной карты, но пасьянс все равно не выходил.
Поняв, что на этот раз ничего не получится, полковник смешал карты, сложил колоду и только принялся тасовать, как звякнувший дверной звонок отвлек внимание Кобылянского. Он крякнул, отложил колоду и, встав из-за стола, пошел открывать.
К удивлению полковника, на крыльце перед дверью неуверенно топтались два «товарища» явно пролетарской наружности. Кобылянский окинул их взглядом и, убедившись, что вроде никакой опасности они не представляют, спросил:
— Вы, собственно, кто?
Один из звонивших, поплотней и постарше, солидно прокашлялся:
— Мы, гражданин, из домового комитета.
— И по какому же делу? — сощурился Кобылянский.
— А по такому! — второй, тот, что помоложе, нахально втиснулся в переднюю и только там докончил: — Гражданин хороший…
— А нельзя ли повежливей… — собираясь пройти в комнату, проворчал Кобылянский, но тут дверь позади него хлопнула, и кто-то навалился на полковника.
Кобылянский инстинктивно рванулся, но его уже крепко держали за руки и, как он не сопротивлялся, его без особого труда затащили в квартиру. Там один из «товарищей» наскоро обшарил карманы полковника и, удостоверившись, что оружия при хозяине нет, удовлетворенно кивнул:
— Чистый… Можно отпускать.
