– Ну и прекрасно. Вы пишете свое, я – свое.
– Может, тогда нам стоит объединиться?
– Нет, дорогая, я не Ильф и Петров. Я не смогу.
– Но может, попробуем?
– Может, когда-нибудь и попробуем…
Конечно, остроумно дать главной героине имя Валентина, в то время как ее прототип (меня то есть) зовут Валерия. Правильно, чего далеко ходить. Пруст вон тоже называл своих баб мужскими именами: Жильберта, Альбертина, Андре…
Назвал бы, если уж на то пошло, хоть Александра… Как красиво: Саша! Ну, или Кира, на худой конец. Да мало ли имен…
Он пишет про девочку, которая рассказывает ему свои истории. Как училась в университете, как ходила замуж и как разводилась, как за ней ухаживали мужчины и как ей нравились женщины. Она рассказывает о своей бабушке и о том, как ее обижали старшие сестры. Как одноклассницы воровали в раздевалке сменку и как родители в целях наказания уже не вспомнить за что порвали билет на кремлевскую елку.
Она рассказывает и рассказывает, оттачивая житейские сказки за чашкой эспрессо или бокалом мартини. После пятого пересказа они отшлифованы так, что становятся притчами. А он, автор, передает их от ее лица.
И все они сводятся к тому, как она, в сущности, одинока.
Бег этот по узкому кругу, но, тем не менее, автор, переходя со своей спутницей из кофейни в кофейню, – за вечер они посещают не менее трех, – охотится за этими байками. А получается, что за ней. А она ускользает, и ускользает, и ускользает…
Через день они встречаются снова: она постоянно голодная – свидание как- никак назначено в ресторации.
Но мои истории в его изложении становились вульгарными – а не тревожными, как мне бы хотелось.
Он их зачитывал: ничего интересного.
Все люди одиноки. А что касается половинок – Платон гениально надул человечество.
Зарабатывает Пал Палыч немного. А я вытворяю вот что:
– А давайте еще во-он в тот ресторанчик зайдем..
– Лерочка, у меня всего сто рублей осталось!
– Что же вы так плохо подготовились?
Или:
– У вас деньги есть?
– Нет.
– Так займите.
– Пожалей старика, ты его разоришь, – заметил Миша.
– Я гусеница, я объедаю его, как молодую зелень.
– Скажи лучше, как горькую кору!
Вчера на даче Мишиного папы пережила экзистенциальный опыт.
– Пойдем чай пить! – позвал утром Миша.
Это вниз, значит. А мне совершенно не хочется вставать.
– Принеси сюда…
– Чего носить-то? Кухня есть. Пойдем.
– Сил нет.
– Давай я тебя понесу.
– Мы вдвоем не пройдем… – Факт, лестница узкая, как трап, и неудобная.
– Пройдем.
Миша берет меня на руки, и вот мы стоим над ступеньками. Он, конечно, не сможет спуститься со мною. С высоты смотрю вниз, на кафельный кухонный пол. Это длится мгновение.
– Да, не пролезем, пожалуй, – констатирует Миша, но все еще держит меня над люком. И вдруг мне мерещится: он разжимает руки, и я лечу. А он говорит мне сверху: «Ты же хотела на кухню – ну вот ты и внизу».
Я представила, как сверху выглядело бы мое тело.
Это длится мгновенье. Миша осторожно ставит меня на пол и спускается из мансарды за чаем.
Что, собственно, можно сказать… Вниз – это цель, а средство может быть каким угодно. Я подумала, что ничего не смогла бы ему возразить, ведь я действительно: а) хотела чаю; б) не хотела идти сама.
Принесла с рынка льняное масло – а оно горькое. В контексте прочих масел бутылочка кажется дорогой – пятьдесят рублей за пол-литра, но поскольку есть это нельзя, переводим в разряд косметики и получаем огромную бутыль массажного масла и/или средства для укрепления волос всего за каких-то несчастных полтора доллара.
Опять целый вечер ходила с Пал Палычем по заведениям и выкармливала из него деньги.
Кафе в доме архитектора Баженова, подвал с крашеными красно-коричневой краской покатыми сводами.
– Смотрите! Мы как внутри вывернутого наизнанку пасхального яйца, сваренного в луковой шелухе…
– Лерочка, фу!
Пал Палыч вызвонил за компанию хабалистого бородача по фамилии Ложкин; тот изводил официантку. Когда девчонка отошла, я на примере решительных действий Таньки Ниловой, она по молодости бегала с подносами, рассказала, что бывает с теми, кто неправильно себя ведет в общепите.
– Она что, опрокинула на голову тарелку?
– Нет, всего лишь украсила креветками в майонезе лацканы пиджака – со словами «я тоже их терпеть не могу!».
Подействовало. Ложкин поутих. Еще раз зарвется, скажу:
– Помните, как я спасла вам пиджак?
– Извините, я отойду.
В туалете я разговаривала со своим отражением:
– Петровская, ты зачем съела гамбургер? Не ешь гамбургеры.
Никогда больше не ешь гамбургеры.
Даже полгамбургера.
А то превратишься в говяжью котлету.
Ты уже котлета.
Петровская, вырви.
А ну быра иди и вытошни гамбургер.
