Волхвы

порвал с так называемой цивилизацией и её «удобствами». Я променял их на жизнь среди вольной Природы. Забвение тщеславия – поступок, лишённый внешней показухи, но почти недоступный для очень многих. Не потому ли осуществляются мои цели, что у меня нет своекорыстных и сугубо-частных целей? Кто ни в чём не нуждается, тот так же богат, как владеющий всем.

Я вступил на свою стезю бесповоротно, сжигая за собой все мосты, не оставляя ни малейшей лазейки для отступления и полагаясь целиком на волю Духов. Я стал исполнять своё дело, не заботясь о последстви­ях, ибо они всецело в ведении Промысла Природы.

Лучшим подтверждением моей искренности явилось то, что первыми верными моими учениками стали мои взрослые сыновья, принявшие языческие имена Родостав и Вятич, бросившие свою московскую квартиру и последовавшие за мной в лесною глушь. Иначе говоря, мои идеи глубоко восприняли именно те, кто хорошо знал меня лично, а не по моим лек­циям и статьям. Я был у сыновей почти всегда на виду, они каждоднев­но наблюдали меня в обыденной жизни. И они не могли бы не заметить той фальши, ханжества, лицедейства, которые неизбежно обнаруживаются, когда «посвящённый» прохиндей, окутывающий себя на людях мистическим туманом, ведёт себя дома совсем по-другому.

Сыновья стали мне родными не только по плоти и крови, но и по духу, ибо они увидели, они почувствовали во мне того убеждённого, вдохновенного и прямодушного человека, каким я и был на самом деле: БЫЛ, А НЕ СЛЫЛ.

* * *

С тех пор, как помню себя, я всегда был стихийным Язычником, то есть обожал живую, дикую Природу. То был голос крови. Осмысленное же понимание того, что Природа мудра и всегда права – пришло с года­ми, со знаниями, с непосредственным опытом и т.д. Я стал осознанно воспринимать то, что прежде воспринимал только сквозь призму чувств.

Ребёнком я тянулся к радости, искал её и находил, оставаясь один на один с Природой, в Лесу. Лес был миром, где я находил себя, но не только себя. Иногда со мной вступало в общение НЕЧТО, чья сила превышала всякое человеческое разумение, но вместе с тем ЧТО-ТО очень-очень доброе, родное, настоящее.

Лесные чары могущественны и благотворны. Я наконец-то полностью обрёл себя в Шабалинских Лесах, ибо для меня быть дикарём-язычником – значит быть самим собою, каким породила меня Мать- Природа.

Я – варвар по отношению к современной цивилизации. Я живу имен­но так, потому что не могу жить иначе. Я пытаюсь осознать ту огром­ную силу, что заставляет меня жить ТАК. Такое радостное настроение преображает даже тягости повседневного, порой сурового существования. Они хотя и остаются, но восприятие их меняется. Бывают диковинные вещи в таёжной глухомани, бывают неожиданные встречи, бывают и вся­кие передряги. Но жить можно, разумеется, при условии, что такая жизнь имеет для тебя какой-то ОСОБЫЙ, ВЫСШИЙ СМЫСЛ, который может быть описан только с помощью религиозных понятий. Мир, в котором мы живём, полон чудес. Сколь часто, общаясь с Природой, я не находил достаточно высоких слов для выражения значительности своих пережива­ний…

Живя так, человек становится прозорливым: он улавливает многие знаки Судьбы, которыми Она предупреждает его о том или ином событии. Нередко потери казались мне удручающими и невосполнимыми, но позже я распознавал в них необходимую стадию становления собственного Я: стадию, полную глубокого смысла… Теперь я вижу, что ни одно из усилий не прошло невознаграждённым и что каждая ошибка направляла меня к Решающей Битве.

Можно, конечно, в основу созидательного хода моей жизни положить простую игру случая. Но для случайности выявляется слишком много счастливых совпадений. Сколько должно быть «разыграно» вариантов, чтобы образовалась удачная ситуация, полагающая начало переходу случайности в необходимость? Когда многие разрозненные случаи вместе сопоставляешь, то ясно, что все они с тобой связаны, а когда по отдельности, то кажется, будто всё произошло само собою, чисто случайно.

Прослеживая свой жизненный путь, я понял, что в нём не было случайностей. Я осмыслил непреложную предопределённость каждой вехи на этом пути, будь то победа или поражение. Все внезапные перемены, все осложняющие обстоятельства в свете такого осмысления обретали закономерность, все испытания последовательно и целенаправленно готовили меня к осуществлению моего призвания.

Я прочувствовал и признал глубинную органическую связь событий моей жизни, благодаря которой только и может быть понятна заданная необходимость этих событий.

* * *

Моё отшельничество есть прежде всего реализация стремления быть свободным и независимым от окружающих людей и суетной обстанов­ки. Живя так, я остаюсь в относительном согласии со своей совестью. Мне легче на душе от чувства уважения ко всякой Жизни, которому я посильно стараюсь следовать.

Ведьмы говорили, что любое человеческое действие и переживание находит больший или меньший отклик в «тонком» мире Духов. И Они во многом освободили меня от того, что мешает исполнению мной моего предназначения. Мне нет никакого дела до враждебных помех. Коль скоро я должен выполнять свою миссию, не отвлекаясь по мелочам, – Духи сделают так, чтобы я мог выполнять её как можно успешнее. Предприни­мая личные попытки для защиты, я занимался бы не своим делом.

Будучи чистосердечным, я уверен в своей защите – Обереге. Но чистосердечие и уверенность – ничто, если они не освещены заревом праведной битвы с силами Зла. Если бы я попытался вместить смысл своей жизни в одно слово, то этим словом будет ЯЗЫЧНИК; если в два – ЯЗЫЧЕСКИЙ ВОИТЕЛЬ.

Органический сплав воинского и природоведческого начал коре­нится в самом моём существе. Я всегда чувствовал в себе двойственное отношение к миру: созерцательное обожание, с одной стороны, и стрем­ление к решительным действиям – с другой. Я не мог всецело отожде­ствить себя с чем-то одним.

Я был полон неистощимой, взрывчатой энергии, и всё же в недрах моей натуры таилось что-то более глубокое, самозабвенное, отвлечён­ное от всего преходящего, что я затрудняюсь выразить словами. Но ни к какому особому внутреннему разладу это не приводило: оба начала мирно уживались.

Я работал в двух направлениях: естествознание и «еврейский вопрос». Вначале раздвоение давало о себе знать, мешало: я не мог выбрать окончательно ни один из родов своих занятий как более зна­чимый. Но где-то на подспудном уровне интуиция мне подсказывала, что рано или поздно параллельные прямые должны пересечься. И они пересеклись, когда я понял, что экологическая катастрофа есть логическое следствие монотеистической библейской установки на порабощение «богопротивной твари» – Природы.

* * *

Я не принадлежу ни к какому философскому направлению, ни к какой религиозной системе, ни к какой исторической школе. Моё мировоззре­ние едино и многогранно. Но я не могу увязать его ни с одной доктриной.

Во мне живёт одновременно анархист и националист, социалист и почвенник: где-то во внутреннем естестве моём они взаимооборачиваются и образуют единое, неделимое целое.

Непреходящая ценность Идеи состоит не в новизне, не в оригинальности, а лишь в глубине. Блестящий ум относится к уму глубокому так же, как бесплодный секс к свещеннодейству зачатия. Подлинный, само­бытный мыслитель не нуждается в «знаменитости»: ему противопоказа­на всякая выспренность и артистичность, он просто не может быть модным. Ему свойственна безыскусность, и он чужд любой театральщине. Ни Руссо, ни Уитмен, ни Торо, ни Сковорода не были элегантны.

Не только чужая, но и своя душа – потёмки. Всякая искренняя душа не может ни понять, ни измерить саму себя: она то взмывает на вели­чайшую высоту, то ниспадает в ужасающую бездну. Тоска по несбыточно­му приводит её на путь исканий.

Никто из известных мне современных идеологов, за исключением Добромысла (Андрея Светова), не может назвать меня своим единомышленником, поскольку я всегда предпочитаю мыслить самостоятельно и не преклоняться ни перед каким фетишем. В самом основании моего характера заложено отвращение к соглашательству, неумение и нежела­ние жить вполовину.

Вообще, уже 1000 лет, со времён кровавой иудохристианизации, наша страна – страна крайностей, страна богоборцев и богоискателей, страна скитов и острогов, безответного долготерпения и беспощадных бунтов. В непонятной Западу (да и Востоку тоже) непредсказуемой стихии Русской Души бесшабашная удаль