«Каждый сверчок, знай свой шесток!», — он. жил, следуя этой народной мудрости. Народную мудрость наивно считают ошибочной. Поколения тех, кто ей следовал, жили, и ныне живут и приносят пользу, в меру своих возможностей. А те, кто рвал выше планки, — срывались, и пользы, в итоге, от них — никакой, или — очень не много.
Жизнь творят руки первых и тех, кто рванув выше принятой планки, потом не сорвался, а дальше пошел. Но таких очень мало, хотя в этой жизни нужны они, может, не меньше первых.
Так что, — сомневался взводный, — Потемкин и есть из таких — из вторых? Чем не по-нраву ему, вдруг, привычный «родной» шесток — ППС?»
***
— Вы Мац Кирилл Павлович?
— Я.
— Старшина милиции Потемкин. Я приехал из Харькова.
— А что такое? — Серые, холодные глаза, оценили спокойно, неторопливо, Потемкина. Ответ на вопрос, даже собственный, — видел Потемкин, — эти глаза должны найти сами.
— Ага, старшина, я понял! Задолбали, начальники...
— Я Вас не мог задолбать. Или мы с Вами встречались?
— Вы, — да, — признал Мац, — Но и Вы — по тому же вопросу.
Потемкин, деланно хмурясь, крутым взглядом кверху, намекнул на свой лоб:
— Это Вы там мой вопрос прочитали?
— А где же! По Люхе пытать собрались.
— Жуляку Алексею Петровичу.
— Так, и что, я не прав? Меня все «кололи», и наши, и ваши — из Харькова. Что еще надо? Скажи, старшина, ты же видишь — работаю, люди ждут!
— Где расположимся — надо поговорить.
— Значит — надо?
— Надо.
— В бытовке. Устроит?
— Устроит.
Работал здесь Мац, было видно, не первый день.
В бытовке замешкали два работяги, но, Маца увидев с гостем, исчезли. Мац, проводив их, с тоской посмотрел в глаза:
— Привыкли. Ваши их приучили!
— Скажите, а чем Алексей занимался?
— Это когда? Где и чем занимался? Ничем!
— Он Ваш друг. Вы должны это знать.
— Я должен?
— Ну, я например, не могу — не дружил с ним...
Мац недовольно хмыкнул. Внутри шла работа: Потемкина он изучал.
— Был друг да весь вышел! — откликнулся он.
— Не с Вашей ли помощью вышел?
— Да нет, командир, без моей!
— Может, Вы его и поломали?
Конем ощутил себя Мац, не сумевшим стряхнуть нежеланного всадника.
— Вы о нем так говорите, как говорят о врагах, Кирилл Павлович!
— Нет, я уж точно не враг ему… Был… И не я поломал. Это Вам искать надо, чьи руки при чем здесь…
— А я поищу.
— В тюрьме познакомились с ним. Там он был мужиком. И голова была там у него, и руки. Радио, теле, — да всю электронику, мог починить. Из хлама, со свалки ему принеси: пылесос там, утюг, телевизор — он все оживит. Безотказный, не хитрый, не жадный. Таких там ценят. Там мужиком Люха был!
— А на воле?
— Ни рыба, ни мясо! Мерин бесхозный: без крепкой узды, и без хомута на шее...
— А в зоне он — человек! Отчего, Кирилл Палыч?
— А там есть и узда и хомут! Пользу там выжимают, там нет бесполезных людей. Родился — по воле Божьей, а человеком стать — этого или хотеть еще надо, или — заставить могут. В итоге получится то же! А тут, на воле -тут кто мог заставить? Мама? Бомжи? Участковый?
Силу, способную действовать, чувствовал в краткости и неприязненной точности слов, Потемкин.
— А он был из тех, кого нужно заставить?
— Вам же понятно.
— Понятно. Вы хорошо его знали. И можете знать, кому нужна была эта смерть. Кому-то он мог быть опасен? Дорогу мог перейти? Умер ведь не от инфаркта.
— Ломал, и я свою голову, честно! Понять не могу: Он сам никому не нужен, кому тогда смерть нужна? Не знаю... Бомжи могли, съесть... Он с ними путался. Вот это хуже всего — там ничего не найдете. В общем, не знаю...
— Но, Вы же, — внимательно, прямо в глаза, посмотрел Потемкин, — отыскали для драки повод? Серьезный, наверное, повод? Свидетели есть. А кто знает, что было у вас! Между вами, точнее… А рисуете мне — человека «ни рыба, ни мясо»? Как Вас понимать? Я не видел. да только слепой бы не видел, — враги вы с погибшим! А у врага и мотивы и случай убить найдутся. Не так ли? — с вызовом, сжатый внутри, готовый к внезапной атаке, спросил Потемкин.
Потемкин не опасался, а как избавления ждал атаки. С оружием, без — все равно! Все, в один миг, станет ясно. Все станет тогда по местам, и прольется истина.
— Я вижу, — разжал губы Мац, — старшина, — ты не опер! Пока что. Рвешься туда, я понял… Не огрубел еще, — человека, пока, в тебе больше… Дозреешь потом, может быть. Может быть… А пока и скажу тебе, как человеку. На нервах я из-за того, что хотел, как и ты, да не мог человека понять! А ты должен! Тебе это надо… Дерзай! Лепить я из Люхи, кого-нибудь, не собирался. Вот маму свою он любить- уважать научился б… За это и получал от меня по шее.
— Ты вырос без мамы?
Мац, владея собой, удивление скрыл: — А знал бы иначе я зону, тебя и тебе подобных?... — он встал, и сказал, разминая в руках сигарету, — А ты, старшина, из меня убийцу лепишь! Мотивы нашел, угрозы, мои «битки в шею»… Да чтоб я, черт возьми, считал ремесло твое легким, как это считаешь ты!
Мац вышел, и закурил на веранде. Рассматривать там было нечего: небо и горизонт. Но, в небе, и за горизонтом, каждый видит по-своему, что-то свое. Иногда заглянуть туда надо… А Мацу, сейчас, даже очень надо: Он курил и блуждал нервным взглядом вверху или там — вдалеке. Он — второй, в этом мире, знал, кто, скорее всего, убийца…
— Протокол, старшина, — спросил он возвращаясь, — писать будешь?
— Нет, писать ничего не буду.
«Что-то не досказал, — понимал, возвращаясь, Потемкин, — Он знает больше, а может быть — все!». Потемкин крутил баранку, стучал по ней пальцами, и размышлял: «Искать, — думал Потемкин, — надо будет в тумане, который пускают такие как Мац, и другие, которые знали погибшего. Знали на уровне, который ладонью в воздухе показал участковый. Да не было уровня выше: туман, как известно, плавает по низам. И чем ниже туман — тем гуще…».
— Ух-х-м! — прошипел Потемкин. И пряча эмоции закурил. Взгляд скользил по деревьям посадки бегущей навстречу, по двум сторонам дороги. Деревья как люди — разные. Тысячи их пройдут перед взглядом, пока он в пути. И ни одного из них не различит Потемкин. Ни об одном из них даже вспомнить, не то что сказать, ничего не сможет. Для этого надо остановиться и рассмотреть их.
«А остановиться, — итожил Потемкин, — не увидеть всего остального!»…
Снова думал об остывающей, только что пережитой беседе. Крепла уверенность: вот она, искорка в тайных глубинах, в потемках чужой души. Искорка, свет которой способен пролиться истиной. Пусть даже крохотной долей истины…
