явное неудовольствие, хмурился.
— Ты, знаешь ли, — кашлянув, сказал ротный, — я из этого фильма момент один помню. Не помнишь? К девушке главный герой приехал, наш, — опер. К ночи поближе. По делу, конечно же, уголовному. Суть там была непростая, а он в эту девушку верил, хотел внести ясность. Против нее все было. Так вот, вечером, в ее доме — я помню… А жила она самостоятельно. Ага, вот — кофе она поставила. А потом предложила бутылку «Плиски». Ты помнишь, в Союзе коньяк был болгарский — «Плиска»? Горлышко длинное, а бутылка сама, — как капля. Так вот она ему говорит…
Ротный увлекся, а Синебрюх и Потемкин, — почувствовал он, — недовольно слушают.
— …ага! Говорит, что спиртным, вообще-то не увлекается, и не предлагала бы, может быть, да эта бутылка стоит давно. Брак, со стола именинницы. То есть, ее не смогли открыть, — неполадки с пробкой. Она ее убрала, а теперь, может быть, гость сумеет открыть? Порылась в столе и достала кухонный, такой, знаешь, крепенький, нож. Салфетку большую, чтобы бутылку в руке зажать, понадежней. В общем, весь инструмент. А он взял в руки, посмотрел, взял салфетку, на нож не глянул. Усмехнулся по доброму — хлоп! И ребром ладони снес горлышко. Нормально открылась, разлили, распили.
Помолчав, подполковник спросил:
— А ты так, Потемкин, можешь?
— Распить?
— Нет, открыть.
— Не знаю.
— Но камень, ты голой рукой ломаешь.
— Нет. Кирпич разбиваю, а камень — нет.
— Что, большая разница?
— Не знаю, наверное.
Неохотно, отрывисто, говорил Потемкин. А ротный нес всякую чушь и считал минуты, когда же машина начальника УР, доедет от УВД до «Тантала».
— А как ты считаешь? — спросил подполковник и оживился, как человек, который в бесцельном трепе, вдруг обнаружил мысль, — Вот фильмы такие, про милицию, уголовный розыск, преступников — они не вредят? Я имею в виду подробности их… Не учат дурному? Школа будущему преступнику — не бывает такое? Посмотри их внимательно — можно всему научиться. Как думаешь, а?
А это Потемкин услышал:
— Во-первых, — сказал он, — надо их разделять: о милиции, розыске, и о преступниках — не одно и тоже. А во-вторых, если вы посмотрели, подробно, как преступление можно придумать и сделать, то можете видеть и то, как его разгадать. А начнете искать в нем науку, — поймете, что лучший способ избежать раскрытия — не совершать преступления!
«Вот это, — вздохнул Синебрюх, — надо было писать в каждом фильме, как на сигаретных пачках… И я бы задумался, вдруг. А теперь? Что теперь? Поздно!». Ротный почувствовал, что истощился и больше сказать ему нечего.
Открытая дверь не таила всякому, кто был рядом, кто проходил мимо, что в кабинете — трое: мирно сидят, беседуют, и ничего не делают. Но не таила она и того, что тех, кого ждет подполковник Птицын, в здании нет до сих пор.
Это склоняло к панике, потому, что опять нужно было бы думать, чем же еще зацепить Потемкина.
— Ничего, — сказал подполковник, — сейчас позвонят, и поедешь. С человеком таким познакомишься, а? Режиссер! Хорошо это, честь для нас…
— Мне, — сказал, не совсем дружелюбно, Потемкин, — не надо знакомиться. Я с ним знаком.
— Ну, так вот! — оживился Птицын, — А я думал, что ж так? Почему тебя? Вот в чем дело. Потемкин! Чего же не рад, если он твой знакомый?
— Рад, просто, времени нет.
И, слава богу, послышался шум посторонних людей. Заглянул Медведенко:
— Юрий Юрьевич, к Вам полковник Цупов!
«Ага!» — подполковник увидел, как, наконец, улыбнулся Потемкин. Почти, так сказать, «потирая руки»… С чего?
А потом он увидел: Потемкин спокойно и с удовольствием закурил, и пристально, из-за стола, присмотрелся и Птицыну. «Что за игры? — мелькнуло в мозгу, — Не похоже, что влип Потемкин». А тот смотрел с легким, злорадным прищуром! «Да, что же, меня — не его окружают? Он что, разыграл? Он меня подтянул в ловушку? А ему, своему, Цупов, ясное дело, верит! Бред! Да вы что, опера? Как в тридцатых, НКВД?... Называется — влип! Ох ты боже, о, боже! Потом разберутся, конечно. Да только Потемкин — как мог? Погоди у меня!».
Цупов, войдя, подал руку ротному и Потемкину. Хмуро спросил:
— Шутить научился, Потемкин?
— Да нет, не шучу…
— А кто это?
— Водитель.
— С чего мы начнем?
— Вот, — протянул Потемкин.
— Так, — взял бумаги Цупов. — А это? — Потемкин подал ему маленький лист-четвертинку.
— Телефон Виталика, который сейчас в больнице. Это домашний, а фамилии, адреса, я не знаю.
— Как ты не знаешь? А кто должен знать?
— Да, — опешил Потемкин, — не знаю…
— Ты явку мне обещал или что? Так и дай же, будь добр, по-человечески! Или учить тебя?
И сам же, хмуро, полковник заметил:
— Незачем, да, после этаких дел!
Потемкин хотел возразить.
— Так что, я? — перебил полковник, — Должен копать теперь, за тобой? Может делать начальнику нечего? Не считаешь так? Нет?
— Не считаю.
— Садись и сиди!
Цупов надел очки и, за столом напротив, стал читать явку с повинной. В дверном проеме, Потемкин увидел Гаркушу.
— Володя, — воскликнул он, поднимаясь.
— Сиди! — пресек Цупов.
— Я не нужен, товарищ полковник? — нашел момент, попросился Птицын.
— Да, спасибо, как раз хотел попросить. Нам бы с Потемкиным наедине…
-Я у себя, если что, на месте.
Пробежав по бумаге глазами, полковник переменился лицом и сложил очки.
«Тьфу, ты-ё!» — про себя сказал он, и тряхнул головой.
— Извини, если что-то не так, Потемкин…
— Да ради бога!
— Ну, Ивана Петровича мы с Гаркушей к себе проводим, не против?
— Конечно.
— Владимир Иванович, проводи!
— А, — Синебрюх растерялся, — когда началось? Обещали…
— 4 ноября. Та же сам написал. Счастливо!
Дверь закрылась, и Цупов остался наедине с Потемкиным. Подождав, не хотел ли сказать что-нибудь Потемкин, полковник увидел, что слово за ним и, подумав, сказал:
— Не понял тебя я вчера, Потемкин… А ты промолчал.
— Были только догадки. Виталика, например — до сих пор мне и фамилия неизвестна… Только вчера, поздно вечером, стало понятно, что он в этом действе — актер.
