тебя найти.
— А где Парменио? — спросил де Пейн, стараясь повернуть беседу в другое русло.
— Бродит где-то, как обычно. — Майель присел на корточки и искоса взглянул на де Пейна. — Ты знаешь, Эдмунд, не доверяю я этому генуэзцу. Он появился в Триполи, как привидение, и с тех самых пор так и не объяснил всерьез, что делал там. — Майель оборвал свою речь: громко бухнул колокол аббатства, еще и еще. Набат.
Де Пейн вскочил на ноги. Перекрывая звон колокола, по всему монастырскому раю раздавались испуганные крики и стенания. Беррингтон бегом пустился назад по дорожке, де Пейн и остальные — за ним следом. Они выскочили из садика через калитку из ивовых прутьев, и тут Беррингтона схватил за руку один из монастырских послушников, запыхавшийся и обливающийся потом. На языке, который невозможно было разобрать, он, задыхаясь, что-то сообщил.
— Там принц, Нортгемптон и Мюрдак, — крикнул, подбегая, Парменио; камзол его был расстегнут, открывая пропитанную потом рубаху. — Все трое, — он тоже задыхался, — убиты.
— Все трое?! — воскликнул поражённый де Пейн.
— Помилуй их, Боже! — еще не отдышавшись, с трудом выговорил Парменио. — Принца и Нортгемптона отравили. Они уже умерли. — Он махнул рукой. — Мюрдак близок к этому, его отнесли в лазарет. Монастырский лекарь проверяет винные кубки. Идёмте-ка лучше туда.
Покои, отведенные Евстахию, находились на первом этаже. Огромные двойные ставни, закрывавшие арку окна, были распахнуты настежь, чтобы открыть взорам царивший внутри ужас. Тела Евстахия и Нортгемптона лежали прямо на полу. Глаза мертвого принца остекленели, лицо страшно исказилось, из открытого рта стекала пена. Рядом с ним на боку вытянулся Нортгемптон, черты лица которого застыли в ужасной Маске смерти. Казалось, что граф в последнем предсмертном усилии тщился доползти до огромного распятия, висевшего на стене. Беррингтон попросил, чтобы все, кроме аббата и лекаря, покинули помещение. Эту команду исполнил капитан наёмников принца, побагровевший от гнева: он разогнал братьев и служек, колотя их мечом плашмя. Запер за ними дверь, вернулся и застыл над телом своего господина.
Де Пейн оглядел комнату. Помещение было роскошным: стены сверкали, табуреты и скамьи были тщательно отполированы, высокая спинка кресла обита кожей, кровать укрывал балдахин, поддерживаемый четырьмя столбиками. В центре комнаты стоял большой обеденный стол, почти весь заваленный письмами, свитками пергамента, кусочками воска для печатей, чернильницами. Здесь же стояли три кубка с вином и блюда с недоеденной снедью. Опрокинутые на пол высокие табуреты свидетельствовали о разыгравшейся в покоях трагедии. Де Пейн подошел к столу и взял винный кувшин; тот был пуст. Эдмунд принюхался, но ничего подозрительного не ощутил и поставил кувшин на место. Принц был пьяницей, он, что называется, не просыхал, и Нортгемптон от него не отставал. Два кубка во главе стола — из одного из них, очевидно, пил Евстахий — были совершенно пусты, даже осадка не осталось. Третий кубок, справа от кресла принца, был почти полон. Де Пейн, которому лекарь посоветовал быть поосторожнее, взял этот кубок и сразу почувствовал резкий неприятный запах, похожий на тот, что издает пустая сковорода, поставленная на огонь. Рыцарь поморщился и взглянул в окно. Надвигались сумерки.
Эдмунд подошел к окну и выглянул: небо затягивали низкие черные тучи, предвещавшие скорую летнюю грозу.
— Думаю, что яд был во всех трех кубках, — высказал предположение лекарь. — Но кувшин пуст, так что это только догадки.
— Господин!
Де Пейн обернулся. Капитан наемников снял шлем и отбросил кольчужный капюшон, открыв узкое лицо, покрытое шрамами, и коротко подстриженные рыжие волосы.
— Да? — откликнулся тамплиер.
— Господин, этот кувшин принес послушник, он сейчас ждет снаружи. Перед тем я попробовал вино, — он развел руками, — и не почувствовал ничего особенного.
— А кубки? — спросил Беррингтон.
— Они, должно быть, и до этого стояли здесь, — ответил капитан. — Однако же, будь в них отрава, ее непременно заметил бы его высокопреосвященство архиепископ. После того как я попробовал вино, — продолжал наемник, — я впустил послушника в комнату. Его высокопреосвященство взял кувшин и сам наполнил все три кубка. Принц и граф были уже за столом. Говорят, — капитан с ненавистью взглянул на аббата, — что принц был проклят святым Эдмундом за разграбление его монастыря, а значит…
— А значит, — перебил его де Пейн, — лучше не трогать святого Эдмунда. Позови того послушника.
Старый монастырский слуга мало что мог добавить к тому, что было уже известно. Дрожа от страха, он объяснил, что несет службу в винных погребах. Это вино он брал в присутствии отца-келаря, который может это подтвердить. Из погреба он сразу отнес вино в покои принца. К нему никто не приближался. Капитан, охранявший дверь снаружи, изрядно отхлебнул из кувшина, потом послушник внес вино в комнату. Принц тотчас потребовал кубок. Архиепископ стал наполнять кубки, а послушник тем временем удалился. Капитан подтвердил его слова и добавил, что больше в комнату никто не входил.
Беррингтон собрал кубки, поставил их на поднос и, поклонившись аббату, сказал:
— Преподобный отче, я отнесу их в лазарет его высокопреосвященству архиепископу. Быть может, он расскажет нам что-нибудь еще. Капитан, приказываю тебе во исполнение твоего долга: вели своим людям сохранять спокойствие. Шумом и беспорядками делу не поможешь. Отец настоятель, как только мы поговорим с архиепископом, мне потребуется помощь твоей канцелярии, монастырские гонцы и самые резвые кони из твоих конюшен. Охрану обеспечит капитан. Гонцы должны разыскать короля и сообщить ему о том, что здесь случилось. Но сперва…
Держа в руках поднос, Беррингтон направился в лазарет — помещение с белеными стенами и темными потолочными балками. В центре помещения вокруг архиепископа суетились помощники лекаря. Беррингтон поставил на столик поднос, и все они направились к архиепископу, кроме побледневшей Изабеллы, которая буквально свалилась на скамью у входа. Майель это заметил и вернулся к ней, остальные же собрались у ложа Мюрдака. Архиепископу дали слабительное и напоили его отваром из трав и подсоленной водой, чтобы вызвать рвоту — вся комната пропиталась ее запахом. Архиепископ, с белым как мел лицом, покрытым крупными каплями пота, был в сознании, веки его подрагивали. Аббат присел на табурет у ложа, наклонился к больному и тихонько заговорил. Архиепископ слабым голосом отвечал ему, а аббат громко озвучивал его ответы для собравшихся.
— Он наполнил два кубка, а потом и свой. Принц заявил, что его мучит жажда, то же сказал и Нортгемптон. Они выпили все до капли и потребовали снова наполнить кубки. Его высокопреосвященство так и сделал, затем пригубил свой кубок. Вскоре он ощутил первые симптомы отравления, а принцу и графу сразу сделалось совсем плохо. Они жаловались на то, что им нечем дышать.
Аббат погладил холодную руку Мюрдака, покрытую сетью вздувшихся вен. Архиепископ зашептал снова.
— Он рассказывает, как принесли вино, — то, что мы уже знаем. — Аббат вздохнул. — Он не почувствовал никакого особенного запаха. Хочет, чтобы его забрали отсюда и отвезли в любимое дорсетское имение.
И этот день, и последующие были наполнены лихорадочной деятельностью. Де Пейн, пустив в ход «золотые аргументы» из аббатской казны, уговорил наемников принца отправиться на юг, чтобы присоединиться к войскам короля в Лондоне, оставив лишь почетный эскорт для сопровождения покойных. Два мертвых тела омыли, забальзамировали и совершили над ними положенные обряды, после чего торжественно поместили у главного алтаря аббатства. Поскакали и вскоре возвратились гонцы. Король, вне себя от горя и гнева, тем не менее проявил осторожность и не стал никого ни в чем обвинять. В письме он сообщал, что ведет сейчас трудные переговоры с Генрихом Плантагенетом. Тамплиерам он давал скрупулезные указания, как именно им надлежит с почетом препроводить тело его сына в Фейвершемское аббатство в Кенте, где находится семейный склеп: там была похоронена мать Евстахия.
И в самом аббатстве, и среди людей принца ходили упорные слухи, что наследником престола теперь станет, несомненно, второй сын Стефана, Вильям Булонский. Но всего через несколько дней эти слухи были опровергнуты королевским манифестом о вечном мире между Стефаном и Генрихом. Оба вождя
