бесчисленные болотца и озерца.
Во время таких прогулок Эдмунд видел и другое — мелькавшие призраками темные фигуры. Благочестивые братья со смехом уверяли его, что это просто люди, которым приходится жить в лесу: углежоги, браконьеры, лесорубы из ближних деревушек, а вовсе не ведьмы, эльфы и чудовища из сказок, что сочиняет простонародье. Подобные прогулки успокаивали душу де Пейна, особенно когда он размышлял обо всем, что случилось с того dies irae[96] в Триполи, почти уж год тому назад. В общении с природой постепенно исчезало чувство гнетущего беспокойства, которое испытывал Эдмунд, участвуя в охоте на чародея, ему совершенно не знакомого и никогда не попадавшегося на глаза.
В праздник святого Дионисия[97] он решил снова отправиться на прогулку. Утром отстоял раннюю мессу в честь этого преславного мученика, затем перекусил за пивным столом в монастырской кладовой, а брат Гримальдус с шутками и прибаутками снабдил его в дорогу холщовым мешком, в котором лежали хлеб и сыр, яблоки и вяленое мясо и свежие сливы в придачу. Де Пейн вывел из конюшни своего скакуна и вскоре оказался в гуще леса, где встречались поляны, окаймленные древними камнями. Эдмунд давно уже привык к лесным шорохам и теперь ехал, глубоко задумавшись о переплетении загадок, которое необходимо было распутать. Пришла ему в голову мысль и о том, что монастырские библиотекари могут помочь раскрыть тайну шифра, по-прежнему хранившегося в ладанке у него на груди. Вспыхивали и гасли перед внутренним взором воспоминания: Парменио в той греческой церквушке в Триполи, бросающийся на него с ножом; Майель, пускающий смертоносные стрелы в намеченные им жертвы; обращенный на Эдмунда грустный взгляд Низама, когда они сидели в беседке в саду; трапезная, где умирал в конвульсиях Байосис. Сейчас рыцарь припомнил, что магистр уже в начале обеда выглядел больным и прижимал к себе кубок так, словно предчувствовал скорую смерть. А потом и Евстахий с Нортгемптоном стали жертвами отравителя — вот только кого именно? Монастырский лекарь позднее сообщил, что в кубке архиепископа точно было какое-то ядовитое зелье, но два других кубка, осушенные до капли, ставили в тупик: никаких следов отравы на них обнаружить не удалось.
Позади раздался шум, не похожий на привычные лесные звуки, и рыцарь, выйдя из задумчивости, крепче сжал в руке поводья. Он придержал коня, внимательно осмотрелся и, наконец, углядел три маленькие темные фигурки на дальнем конце поляны. Де Пейн въехал под сень деревьев, соскользнул с седла и углубился в густой подлесок, знаком велев коню идти следом. Расстегнув перевязь, Эдмунд вытащил из ножен кинжал и неподвижно застыл в кустарнике. На тропинку резво выбежали три фигурки. Де Пейн прыгнул и, поймав одну из них, ухватил ее за талию. Не обращая внимания на крики и вопли, он крепко держал пленника, потом улыбнулся, разглядев на перепачканном личике ясные глазки, с испугом смотревшие на него из-под спутанных черных волос. Рыцарь засмеялся и опустил девочку на землю.
Она попятилась, глаза от страха округлились; внезапно девочка остановилась, увидев образок в серебряном окладе с ликом Пречистой Девы, который Эдмунд всегда носил на поясе.
— Подойди, — подбодрил он девочку, — возьми.
Девочка что-то бойко сказала, но де Пейн не понимал ни слова из ее речи. Он снова подозвал девочку, перекрестился и наклонился. Она ухватила образок, и де Пейн отдал его. Потом он распрямился, застегнул перевязь и медленно пошел по извилистой тропинке туда, где щипал траву его конь. Отвязал от седла сумку, вынул из нее холщовый мешок с провизией и обернулся. Трое детишек стояли на тропинке, освещенные сзади солнцем — три черных силуэта, державшие друг дружку за руки.
Де Пейн ощутил укол жалости к себе, смешанной с завистью: у него в детстве не было ни товарищей, ни братьев, ни сестер — только Теодор и суровая Элеонора. Он быстро прочитал молитву, возблагодарив Бога за эту встречу, раскрыл висевший на поясе кошель и достал оттуда еще два блестящих образка. Затем снял плащ, расстелил его прямо на тропинке, положил на середину образки и развязал мешок. Детишки, лиц которых было и не различить под копнами нечесаных черных волос, подошли и опустились на колени напротив него. Эдмунд показал им рукой на образки, вытащил кинжал и, не обращая внимания на их испуганные возгласы, разрезал хлеб, сыр и мясо на четыре части. Протянулись худые ручонки, схватили положенную долю, взяли и образки. Де Пейн закрыл глаза, осенил себя крестным знамением и прочел
Глава 9
С ВЕЛИКОЙ СЛАВОЙ ВОЗВРАТИЛСЯ В ЛОНДОН КОРОЛЬ СТЕФАН
Вскоре де Пейн доехал до другой поляны, и ветерок донёс до него далекий звон тяжелых колоколов аббатства. Рыцарь решил возвращаться той же тропой, что привела его сюда. Солнце, тонкими лучиками пробиваясь сквозь листву, светило ему в глаза. Доехав до того места, где он накормил детей, де Пейн натянул поводья и посмотрел на землю, и тут его насторожило громкое хлопанье крыльев. Рука рыцаря метнулась к мечу, и в то же мгновение мимо его лица, едва не задев кожу своим оперением, просвистел арбалетный болт. Другой прошел чуть выше головы. Эдмунд сильнее натянул поводья, конь попятился. Третий болт, жужжа, как целый рой пчел, вонзился в шею жеребца; тот жалобно заржал, упал и забился в предсмертной агонии. Де Пейн высвободил ноги из стремян, отполз в сторону от яростно бьющего копытами коня и осмотрелся. Сильно болела левая нога, при падении он также ушибся спиной и локтями. Выхватив из ножен и меч, и кинжал, Эдмунд с жалостью взглянул на выносливого и резвого скакуна, распростертого в луже крови и уже слабо подергивающего ногами. Бросив взгляд на тропу, он заметил движущиеся тени. Это не были обычные разбойники — у тех не могло быть оружия, с каким они решились бы напасть на хорошо снаряженного рыцаря. Более того, засада явно была тщательно подготовлена. Они выжидали, когда он будет возвращаться, а солнце станет бить ему в глаза. Нанятые кем-то профессиональные убийцы, четверо или пятеро, — слишком уж быстро и ловко они выпускали болты из арбалета. Пока он пытался доползти до дерева, чтобы хоть спина была защищена от удара, затрещали кусты: убийцы подходили ближе. Вдруг запел рог — пронзительно, протяжно. За спиной Эдмунда зашуршал подлесок, чад головой пропели стрелы, нацеленные в затаившихся впереди убийц. И снова затрубил рог. Слева и справа от де Пейна замелькали среди деревьев фигуры людей, вооруженных копьями и дубинами. Один повернул и заспешил к нему, подняв руку в знак мирных намерений.
—
По темно-коричневой рясе, висевшему на шее кресту и аккуратно выбритой тонзуре де Пейн узнал в нем священника. Тот подошел и склонился над рыцарем, изборожденное морщинами лицо выражало озабоченность, добрые зеленые глаза отыскивали рану на теле тамплиера.
— У тебя наверняка есть враги, тамплиер! — сказал священник на лингва-франка, принятом на берегах Срединного моря. — Да-да, — он усмехнулся. — Я был капелланом в войске благородного Балиана.[99] Служил в Храме Гроба Господня, а теперь, по грехам своим и во искупление гордыни — приходской священник церкви Святого Ботульфа в Лесах, относящейся к этому аббатству. Так что, — он потрогал ногу де Пейна, — ты ранен?
— Нет, лишь ушибся и подвергся унижению, — ответил де Пейн. — В остальном все в порядке. Что мой конь?
— Бедное животное! — Священник протянул руку, и де Пейн пожал ее. — Меня зовут Джон Фицуолтер, священник, как я уже сказал, и бывший войсковой капеллан.
Он помог Эдмунду подняться на ноги, они подошли к мертвому коню и остановились. Стали возвращаться жители леса, качая головами, быстро рассказывая что-то священнику на своем гортанном наречии.
— Мои возлюбленные дети, — объяснил Эдмунду священник Джон, — говорят, что напавшие на тебя
