— Ну!
В ее смехе было что-то пугающее. Никодим сидел не шевелясь.
— Может, вы думаете, я развратна?.. А? Нет, очаровательный пан Никодим, заверяю вас — я сохранила девственность, в чем вы можете убедиться, если я вам больше по вкусу, чем Нина… Ну!.. Смелее!..
Она встала коленями на постель и прижала голову Никодима к грудям. Он почувствовал на лице их холодное упругое прикосновение, в ноздри ударил запах молодого тела, такой острый, возбуждающий, такой дурманящий.
— Ну!..
— Черт побери! — процедил сквозь стиснутые зубы Дызма, сжимая Касю в объятьях.
Кася почувствовала на лице горячее дыхание. Обрамленные жесткой щетиной губы стали настойчиво искать ее губ. Руки Каси коснулись потной волосатой шкуры. От омерзения сдавило горло.
— Пусти, пусти, пусти меня… Мне противно! Уйди! Гибкое тело отчаянными рывками старалось вырваться из грубых лап.
Напрасно.
Теперь Кася поняла, что переоценила свою любовь к Нине, поняла, что ей не под силу эта жертва, что лучше смерть, чем эти объятия.
Поняла, но поздно.
Когда она трясущимися руками застегивала пижаму, Никодим сказал смеясь:
— Девка ты что надо.
Кася бросила на него взгляд, исполненный ненависти и презрения, но он не понял и добавил:
— Хорошо было, а?
— Скотина! — выругалась сквозь стиснутые зубы Кася и выбежала из комнаты.
Теперь Дызма тем более не мог понять, что надо было этой девушке. Сама пришла, сама захотела, а потом…
Долго он не мог заснуть. Размышляя обо всем этом, пришел к выводу, что Кася испытывает к нему отвращение всерьез и что романа с ней не получится.
«Все они тут с ума посходили», — решил Никодим, вспомнив Понимирского.
На следующий день к завтраку вышла одна Нина. По ее словам, Кася лежала в постели.
Наблюдая за Ниной, он сделал вывод, что о ночном происшествии ей ничего не известно.
Вечером возвратился домой Куницкий и завладел Дызмой до поздней ночи.
Только на следующее утро Никодим встретил Касю по дороге в столовую. На его поклон она ответила надменным кивком. Нина сидела уже за столом. Обе молчали. Надо было как-то начать разговор. Едва Дызма упомянул о хорошей погоде, Кася откликнулась с иронией:
— Ах, так вы, значит, соизволили заметить это необычайное явление?
Когда Никодим привстал, чтобы положить себе на тарелку ветчины и проехался рукавом по маслу, Кася рассмеялась со злорадством:
— Такой чудесный костюм! Какая жалость! Так красиво сшит, с таким вкусом. Вам шьют, наверно, в Лондоне?
— Нет, я покупаю готовое, — простодушно ответил Никодим.
Он не понял иронии и удивился про себя, что костюм мог понравиться. Был им не понят и полный упрека взгляд, каким Нина пыталась удержать Касю от колкостей.
— А что, — заметила Нина, — ты получила хороший урок от пана Никодима. Я говорила тебе, что ему, как человеку действия, чужд снобизм.
Кася скомкала салфетку и встала.
— Какое мне до этого дело! До свидания.
— Ты едешь в Крупев?
— Да.
— К обеду вернешься?
— Не знаю. Посмотрим.
Когда она вышла, Дызма осторожно спросил:
— Почему Кася злится? Нина кивнула:
— Вы правы. Именно злится… Может быть… У вас есть свободное время?
— Конечно.
— Хотите покататься на лодке?
— Давайте.
Нина взяла шаль, прихватила еще и зонтик, потому что — солнце палило немилосердно.
Узкой тропинкой шли они по жнивью к неподвижной глади озера. Нина была в белом, легком, почти прозрачном платье. Шагая следом за ней, Никодим отчетливо различал очертания ее ног. Чтобы добраться до лодок, надо было перейти по мостику через ров. Нина заколебалась.
— Знаете, лучше обойдем.
— Боитесь мостика?
— Немножко.
— Не бойтесь. Он прочный.
— У меня закружится голова, я потеряю равновесие.
— Гм… Стоит ли обходить? Я вас перенесу.
— Нельзя, неудобно, — с лукавой улыбкой сказала Нина.
Улыбнулся и Дызма. Нагнувшись, он взял ее на руки. Нина не сопротивлялась и, когда он уже был на мостике, обняла его за шею, крепко прижалась к нему:
— Ой, осторожно…
Дызма нарочно замедлил шаг и опустил ее на землю чуть дальше того места, где кончилась переправа. Хотя Никодим не устал, дыхание у него участилось, и Нина спросила:
— Я тяжелая? Долго вы могли бы нести меня?
— Мог бы мили три… пять миль…
Она быстро пошла вперед, и они больше не разговаривали до самой воды.
— Не истолкуйте в дурную сторону того, что скажу вам, — начала Нина, когда они отплыли далеко от берега. — Но мне кажется, женщина не может быть счастлива, если некому носить ее на руках. Не иносказательно, нет, по-настоящему носить на руках.
Дызма бросил весла. Ему вспомнились маленький толстенький Бочек и его жена. Та весила по меньшей мере кило сто. Бочек, конечно, не носил ее на руках, и все же они были счастливы. Эти воспоминания вызвали у Дызмы улыбку.
— Не все женщины такие, — возразил он вслух.
— Согласна, но те, которые не такие, лишились какой-то части своей сущности, стали похожи на мужчин, утратили женственность. Например… Кася.
В ее голосе прозвучала нотка неприязни.
— Что, разве вы поссорились с Касей?
— Нет, — ответила Нина, — просто она злится на меня.
— За что же? Нина заколебалась.
— За что? Трудно оказать… Может быть, за то, что я чувствую к вам симпатию.
— Кася не любит меня?
— Не то.
— Нет, не любит. Сегодня за завтраком она подпускала мне такие шпильки…
— Но ведь вас это нисколько не трогает. Вы ее здорово осадили. Вы умеете двумя-тремя словами поставить человека на место.
Дызма рассмеялся. Он вспомнил рассказ Вареды о шутке Уляницкого.
— Иногда это можно сделать и без слов. Когда я был в мае в Крынице, со мной в пансионе жил один пустомеля. Знаете, такой щеголь, ветерком подбит. За столом сидел напротив меня и все болтал, все болтал. О чем он только не говорил! На всех языках! И все слушают, особенно женщины. А он все обольщает да обольщает.
