— Да, я сказал так о тебе.
— И еще ты сказал: «Убить философа и уничтожить храм — одно и то же».
— И это я сказал.
— И вот я пришел, чтобы вернуться из тьмы, Эпикур. И еще я подумал: не смогу ли я стать философом и, значит, храмом?
— Храмом для богини мудрости? — засмеялся Эпикур. — Нет, дерзость твоя безгранична, Медонт.
— Твой раб стал мудрецом, слушая тебя…
— Раб, но не разбойник, Медонт. Сколько же ты принес мне денег?
— Все, что мог собрать. Я продал свою рыбную лавку у Сунийских ворот, и дом, и все, что было в доме. Мне опостылела моя прошлая жизнь, Эпикур, — проговорил Медонт, взглянув на Эпикура глазами, в которых тот увидел боль. — Да и ничего от прошлой жизни не осталось: мои дети и моя жена умерли, а я жив… Я хотел мстить за смерть жены и детей, но кому? Мне сказали, что есть такой безбожник Эпикур, и я бросился тогда сюда. Но не ты виноват, я знаю. Никто не виноват. А жить невозможно, Эпикур, — Медонт сжал кулаки, — совсем нет сил жить. Ты видишь мои слезы, они выжигают мне глаза…
Близился полдень, хотя еще не было жарко: солнце ходило за облаками, плывущими бесконечной цепью в высоких потоках борея[60]. За фракийскими горами, должно быть, уже начались осенние дожди. А над Элладой облака были еще белые, сухие. Они то закрывали солнце, то открывали его, и тогда оно начинало жечь по-летнему яростно, но не успевало раскалить землю и камни — новое облако накатывалось на него и охлаждало в своем белом тумане.
— Поднимемся к винограднику, — сказал Медонту Эпикур. — Возьмем полольные кирки и поработаем.
— Зачем? — удивился Медонт.
— Затем, что сорняки губят виноградную лозу.
— Наше ли это дело? У тебя есть садовник.
— Ах, Медонт, — сказал Эпикур. — Помогать растениям, животным может только человек. И человеку может помочь только человек. Человек может позвать другого человека на помощь, а растение не может. Неужели нам ждать того, что оно закричит. Как закричал ты, — добавил он и пошел по тропе вверх к винограднику.
— Да, — согласился Медонт, последовав за ним. — Но сможешь ли ты помочь мне, Эпикур?
— Ты обращался за помощью к другим, Медонт?
— Мне сказали: на твоих пирах можно забыть самого себя. Я принес деньги.
— Так вот что. — Эпикур остановился. — Ты хочешь забыть себя на пиру?
— Да.
— Тогда уходи, — сказал Эпикур. — В моем саду не пируют. И никто здесь не забывает себя. Напротив: забывшие себя находят себя.
— Тогда каков же путь к блаженству, Эпикур? Как же ты сможешь помочь мне?
— Так же, как мы поможем винограднику. Надо, подобно сорнякам, вырвать невежество и дать возможность разуму расти к солнцу.
— И это все?
— Это все, — сказал Эпикур.
— И это путь к блаженству?
— Да.
— Без пиров, без роскоши, без сладких утех?
— Достаточно освободиться от страданий тела и от смятений души, чтобы стать счастливым. Медонт. Достаточно быть сытым от простой пищи, одетым в простую одежду, делать полезное дело, избавляющее тебя и твоих товарищей от страданий, спать в тишине и просыпаться без тревоги, чтобы чувствовать себя счастливым. А для этого надо быть лишь разумным.
Они поднялись к винограднику, взяли кирки, лежавшие у шалаша, который построил близ бывшей сторожки Мис, и вошли в междурядье высоких и сильных лоз.
— У тебя большой виноградник, и урожай будет хорошим, — сказал Медонт, осматривая кусты. — Кто-то из философов сказал, что вино — это молоко для стариков. Любишь ли ты вино?
— Не более других, когда оно есть, и менее других, когда его нет. Вино прекрасно заменяет вода. Мой принцип таков, Медонт: нужно довольствоваться тем, что есть. Он избавляет меня от зависти и напрасных хлопот.
— Довольствоваться тем, что есть, — это ли граница твоих желаний? Есть вино — пей, есть деньги — гуляй. Так ли?
— Нет, — ответил Эпикур. — Это границы самой природы. Ведь когда я говорю о наслаждениях, Медонт, то разумею отнюдь не наслаждения распутства, как думают другие, вернее, как злонамеренно приписывают мне другие. Я говорю о наслаждениях, требуемых природой, а они просты и легко достижимы в отличие от наслаждений, изобретенных праздным мнением. Нельзя, Медонт, жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно… И вот о первом пределе наслаждений: первый предел наслаждений — устранение боли.
— Ты уже говорил об этом, — сказал Медонт, умело работая тяпкой. — Нельзя ли определить предел наслаждений поточнее? Ведь обжоры не испытывают никакой боли, съедая целого барана…
— Можно и поточнее. Согласись, Медонт, что наслаждение — это всегда удовлетворение каких-то наших желаний. Когда меня мучает жажда — я пью воду, когда я голоден — я ем, когда мне холодно — я сажусь к огню, когда я устал — я ложусь в постель. Среди наших желаний, Медонт, есть естественные, о каких я, например, только что сказал, а есть праздные. Среди естественных желаний — одни необходимы, без которых наша жизнь немыслима, другие — только естественны, например, дорогие напитки или роскошный стол, без чего мы всегда можем обойтись. Не являются естественными и необходимыми дорогие украшения, статуи, золотая посуда, власть над всеми… Побуждения к ним легко рассеять, зная, что они трудно достижимы и вредоносны. Они пожирают наше время и силы, не давая ничего взамен — ни радостей, ни здоровья, ни безопасности. Таким образом, Медонт, следует стремиться не ко всякому наслаждению и многие из них обходить, если за ними следуют более значительные неприятности: за обжорством и пьянством — болезнь, за роскошью — разорение, за властью… Что следует за властью, Медонт?
— За властью следует лишение всякой власти, если она служила во вред людям, изгнание, смерть.
— А многие стремятся к власти ради пользы людей?
— Думаю, что нет.
— Значит, чаще ради своей пользы?
— Да.
— И добиваются противоположного: лишения власти, изгнания, смерти. И вот что надо еще знать, Медонт: следует избегать не только тех наслаждений, за которыми идут неприятности. Порою даже боль надо предпочитать наслаждениям, если, претерпев ее, мы ждем следом за нею наслаждение. Словом, не всякая боль есть зло и не всякой боли следует избегать. Но зато и наслаждения душевные выше наслаждений телесных. И вот что я еще скажу тебе, Медонт: кто живет среди бессмертных благ, тот и сам сходствует с бессмертными. Неправедный и глупый живет в вечной тревоге, мудрый и праведный пребывает в блаженстве.
— Все это так, — сказал Медонт. — Но нашей судьбой так часто управляет случай. Люди погибают от холода, от зноя, от пожара, от наводнения, от заразных болезней, на войне…
— Да, — ответил Эпикур и поставил под куст кирку. — Да, Медонт. Случай преследует более всего беспутных, жадных, безрассудных, жестоких, трусливых, беспечных, самонадеянных, коварных, завистливых, неверных, упрямых или тех, кто хоть ненадолго становится таким. К мудрому же случай имеет мало отношения, потому что самое главное устраивает для него разум.
— Ты поставил кирку, — сказал Медонт. — Значит ли это, что ты закончил работу?
— Эта работа не может быть закончена. Пока куст жив, за ним надо ухаживать. А пока жив человек, ему надо думать. Думать о жизни, Медонт. О жизни. Пойдем выпьем с тобою воды.
Они направились к шалашу, где была припасена в кувшинах вода.
