мил… Константин Михалыч, ты посмотри на нее, нашла бабулю! Фря! — недовольно фыркнула санитарка.
— А вы?
— А что я? Поначалу хотела осадить ее по матушке, простите… Но потом та сунула мне десяточку на старость мою, грит, сбегай, мать, а то мне некогда. Когда ко мне с уважением, то и я не супротив. А как же! А то — бабуля!
— А вы не помните, Полина Никитична, откуда взялась эта девушка?
— Какая девушка? Эта сисястая, что ли?
— Ну, да, в кожаной юбке.
— Тоже мне, нашел девушку, — пробурчала она себе под нос. — Я б тадсу, Константин Михалыч, и на улицу-то не пущала, не то что в присутственно место-то!
— Так откуда она появилась?
— Не появилась она, а вышла из кабинета.
— Из какого?
— А из того же, куда потом и заходила эта, у которой дите пропало.
Поблагодарив ее, Константин вновь вернулся к главному врачу и у нее узнал фамилию той докторши, которая принимала Грицацуеву в тот злополучный день. На его счастье, и она оказалась на месте. После разговора с ней Константин смог почти посекундно представить себе, как было спланировано и осуществлено похищение Васи.
Когда Лолита вышла от врача, в кабинет заглянула эта «секс-бомба», как окрестил ее для себя Константин, задала какой-то посторонний вопрос, оставила незаметно на пеленальном столике рецепт, затем вышла, попросила Полину Никитичну позвать Грицацуеву к доктору, после чего куда-то исчезла. А когда Грицацуева вернулась в кабинет, ее сообщники выхватили из коляски ребенка и скрылись в неизвестном направлении.
После небольшого следственного эксперимента, проделанного самим Костей и добровольными помощниками поликлиники, он пришел к выводу, что так стремительно исчезнуть с ребенком из виду можно было только при одном условии: если сообщники «секс-бомбы» были на машине.
Второй вывод, сделанный Константином, вел к тому, что похищение не было случайным: ребенка пасли. Похитителям был нужен именно ЭТОТ ребенок: недаром же «секс-бомба» назвала санитарке фамилию именно Грицацуевой. А это означало, что за Грицацуевой следили, и следили не один день.
Все это сильно обеспокоило Константина: ему пришло в голову, что ребенка могли похитить и для того, чтобы, например, использовать в качестве донора при операции по пересадке органов…
Великий Сход
Постепенно к мышцам Савелия возвращалась подвижность, однако, не понимая почему, он не очень спешил подниматься с постели. Более того, совершенно бессознательно Савелий старался не демонстрировать улучшения своего состояния. Лишь на третий день после возвращения из небытия он впервые попытался встать и не смог, попытался повернуть голову, но и шея не желала подчиняться ему. Тогда Савелию пришлось поручить познание окружающего мира своим глазам: это единственное, что у него продолжало двигаться, хотя и причиняло боль. Любое резкое движение вызывало ощущение, что под его веками речной песок.
Медленно, превозмогая боль, Савелий взглянул в одну сторону, потом в другую: слезящиеся глаза лишали картину мира необходимой четкости — какая-то старинная довольно богатая мебель, вокруг стерильная чистота. На больницу никак не похоже. Пленника тоже вряд ли бы так содержали. Где он? Устало прикрыв веки, Савелий дал глазам отдых, дождался, пока высохнут слезы, и вновь предпринял попытку визуального исследования. На стене удалось рассмотреть портрет человека, показавшегося ему хорошо знакомым. Вглядевшись пристальнее, он узнал черты Богомолова и тут уж понял, что находится на его даче.
Этот портрет в генеральском мундире и со всеми регалиями был сделан вскоре после присвоения генеральского звания, а потому Константин Иванович выглядел очень молодо. Савелию всегда нравился этот портрет: художник сумел постичь характер, заглянул в его суть. Этим даром обладают истинные таланты, остальных можно назвать умелыми ремесленниками, фотографами, но никак не художниками.
Убедившись, что находится на даче Богомолова, Савелий пережил настоящий шок от того, что совсем не помнил, как здесь очутился.
В какой-то момент ему подумалось, что все это ему просто снится, и он даже попытался ущипнуть себя, а когда и это не удалось — рука отказывалась подчиняться, ему пришло в голову, что его тело словно заковано в доспехи. Но когда глаза, которые, к счастью, не потеряли способности двигаться, засвидетельствовали со всей очевидностью, что на его теле нет не только никаких доспехов, но даже и простых бинтов, Савелий впал в настоящий шок: он парализован!
Господи, за какие грехи он так сурово наказан? Что с ним произошло? Почему он ничего не помнит? Если попал в аварию, то как оказался на даче Богомолова? Почему он один? Почему никто к нему не приходит? Сколько времени он здесь находится?
Конечно, Савелий не впервые оказался прикованным к больничной койке: у него было достаточно ранений, в том числе и тяжелых, но тогда он хотя бы ощущал боль, мог двигать руками и ногами, мог говорить, стонать, ругаться, наконец. Сейчас же все было иначе. О боли и речи не шло — он вообще не чувствовал своего тела, словно его не было вовсе, не ощущал даже пальцев ни на руках, ни на ногах. Его не слушался язык. Но самое страшное — он НИЧЕГО не помнил. Единственное, что работало, — это мозг, единственное, что двигалось, — глаза.
Савелий всегда был уверен в своей сильной воле и крепких нервах, дававших ему способность с достоинством встречать любые невзгоды, любое несчастье. Но, как выяснилось, он здорово переоценил свои возможности, а к нынешнему своему состоянию Савелий откровенно не был готов.
Как и все сильные личности, он никогда не стонал от боли, никогда не терял присутствия духа в любой, даже самой безнадежной ситуации. Более того, чем безвыходное становилось положение, в которое он попадал, чем физически невыполнимее оно было, тем спокойнее чувствовал себя Савелий, тем увереннее и точнее делались его движения, молниеноснее оказывалась реакция, острее и продуктивнее работал мозг. Но сейчас, в плену полной неподвижности, когда он не мог ничего не только сделать, но даже и вспомнить из событий, предшествовавших этому состоянию, его отчаяние было столь абсолютным, что если бы он мог, то завыл бы от бессилия.
Потеря памяти: что может быть страшнее для человека? И почему его никто не навещает? Казалось, он всеми брошен и сейчас один-одинешенек на всем белом свете…
Откуда Савелию было знать, что милая хозяйка дома, супруга Богомолова, Ангелина Сергеевна прислушивается к любому шороху, скрипу, стону, чтобы тут же примчаться к нему.
Со своим будущим мужем она познакомилась больше тридцати лет назад на вечере в саду «Эрмитаж». На танцевальной площадке она сразу выделила статного красавца курсанта. Он поглядывал по сторонам в поисках партнерши, но, несмотря на огромный перевес представительниц слабого пола над численностью молодых людей, никак не мог на ком-нибудь остановиться. В какой-то миг в его глазах мелькнула некая тоска и растерянность. Его взор безразлично скользнул по ней и устремился дальше, но вдруг он вновь посмотрел на нее, и их взгляды встретились, обожгли друг друга, и они уже были не силах отвести друг от друга глаз.
Не выпуская ее из поля зрения, он направился к ней самым коротким путем: через весь зал, рассекая танцующие пары. Он был высок ростом, и потому все, естественно, уступали ему дорогу. И вдруг он остановился и его взгляд стал тревожным. Она видела и знала, что Он идет именно к ней, но почему Он остановился? Что встревожило его? Может, с ней что-то не в порядке? Она инстинктивно осмотрела свою кофточку, юбчонку — все было в полном порядке.
Может быть, Он заметил какую-то старую знакомую? Она осмотрелась вокруг и увидела рядом с собой незнакомого парня, который приглашал ее на танец. Господи, неужели тот не видит, что она ждет Его? Она с таким гневом взглянула на парня, что беднягу словно ветром сдуло. Она вновь взглянула в Его сторону и увидела счастливые глаза, радостную улыбку, означавшие благодарность за то, что не пошла танцевать с другим. Он подошел и еще не успел рта раскрыть, как она сама сделала к Нему шаг.
— Константин! — бодро представился он, обхватывая ее тонкую талию.
