— Да нет же, господи! — нервно воскликнул Семеркин. — Это все подполковник! Когда у него не получилось… ну, это…
— Изнасиловать, что ли?
— Ну… Он вдруг и говорит: «Беги на речку и проследи, что этот майор делает! А утром доложи! И смотри: я проверю и накажу, если обманешь!» Что делать? Я и побежал!
— И?..
— Я не сразу нашел их, а когда нашел, вижу, как к московскому майору этот Седой подходит, я и спрятался, а потом Седой ушел, а вскоре ушел и майор этот!
— Погоди-ка! — нахмурился Савелий. — Ты спрятался потому, что этот майор разговаривал с Седым рядом с тобой, не так ли?
— Так я об этом и толкую!
— Выходит, ты слышал, о чем они говорили? — спросил Савелий, и у него от волнения забилось сердце.
— Конечно, слышал!
— И о чем же шла речь? — затаив дыхание, спросил он.
— Да ни о чем особенном, — пожал Семеркин плечами.
— И все-таки, сможешь повторить?
— Дословно нет, но смысл… — Он наморщил лоб. — Сначала что-то про рыбалку, потом про Москву, даже о художнике вспомнили, правда, товарищ старшина, ничего такого.
— О художнике? — удивился Савелий. — О каком художнике?
— Черт, выпала фамилия из головы. — Семеркин хлопнул себя по лбу. — Известный такой… Ну, этот… Как его?..
— Русский?
— Да нет…
— Тициан, Гойя, Веласкес, Микеланджело, Боттичелли, Пикассо, Рембрандт, Матисс, Ван Гог, Дали, Босх, — начал перечислять Савелий всех известных ему художников.
— Да нет, господи! Был еще такой певец… Фильм даже такой был. — Он вновь наморщил лоб и вдруг воскликнул: — Высоцкий о нем еще поет… Ну, этот… Надо же, из головы вылетело его имя…
— Высоцкий? — Савелий очень любил песни Владимира Высоцкого, но ему что-то не припомнилась песня, в которой бы он пел о каком-то художнике, тем более иностранном. — Не знаю, о чем ты говоришь. Может, еще вспомнишь, что они говорили про художника?
— Собственно говоря, они только назвали его, а потом этот Седой назвал какие-то цифры.
— Цифры? Не помнишь какие?
— Четырнадцать, восемьдесят с чем-то. — Он пожал плечами. — Нет, больше не помню. Единственное, что знаю точно, это что число было четырехзначное! — сказал Семеркин, но тут вспомнил, что он только что натворил, и вновь испуганно всхлипнул: — Товарищ старшина, что со мной-то будет?
— Если все сделаешь, как я скажу, будешь продолжать службу с честью и достоинством!
— Я всю жизнь Богу за вас молиться буду! — Он вновь упал перед Бешеным на колени.
— Встань сейчас же! На колени положено вставать только в двух случаях: перед женщиной и перед знаменем Родины! — серьезно проговорил Савелий. — Понял?
— Так точно, товарищ старшина, понял! — Парень поднялся и спросил: — Что мне делать?
— Во-первых, навсегда забыть, что с тобой пыталась сделать эта мразь в офицерских погонах, во- вторых, ты здесь никогда не был и подполковника сегодня в глаза не видел! Понял?
— Понял! — не очень уверенно ответил Семеркин.
Савелий видел, что парень вряд ли сумеет сохранить в тайне происшедшее, а потому поднял руку, обхватил ею затылок Семеркина и чуть нажал на точку за ухом. Тело парня обмякло, и он упал бы, если бы Савелий не подхватил его и не прислонил к косяку.
— Сейчас ты забудешь все, что случилось сегодня вечером. Ты никого не видел: ни подполковника, ни меня, — тихим монотонным голосом начал говорить Савелий. — У тебя прихватило живот, ты встал, вышел из казармы и поспешил в сортир… Теперь ты вернешься в казарму, ляжешь в кровать и крепко проспишь до самого утра…
Перевалив его тело через подоконник, Савелий оттащил парня от здания, настороженно поглядывая по сторонам. К счастью, никто по пути не попался. Усадив Семеркина на скамейку, он опять нажал ему за ухом и спрятался за дерево. Вскоре парень очнулся, удивленно осмотрелся по сторонам, погладил живот, встал и медленно побрел в сторону казармы.
А Савелий вернулся наверх, чтобы осмотреть место, где возмездие настигло подполковника. Булавин действовал так нагло и уверенно, что для своих сексуальных утех использовал диван, стоявший в генеральской приемной, в которой царил полумрак: рассеянный свет падал лишь от уличного фонаря, торчащего рядом с окном.
Подполковник лежал на полу на правом боку. В районе сердца виднелась рукоятка самодельного ножа с наборной ручкой. Савелий сразу заметил, что удар паренька был -не очень сильным: лезвие вошло лишь наполовину. Однако этого было вполне' достаточно, чтобы достать до сердца. На диване валялся портфель, скорее всего принадлежавший Булавину. Осмотревшись, Савелий заметил на отопительной батарее что-то белеющее. Это оказался женский носовой платочек. Не найдя ничего более подходящего, Бешеный воспользовался платком, чтобы, не дай бог, не оставить где-нибудь своих отпечатков. Он открыл портфель, обнаружил там бутылку водки, осторожно откупорил ее и чуть ли не всю водку влил в рот подполковнику, поворачивая и чуть встряхивая его туловище так, чтобы жидкость скорее проникла в желудок. Затем приложил к бутылке пальцы правой руки покойного и поставил ее на диван, рядом с портфелем. По ходу он заметил, что брюки подполковника все еще расстегнуты. Брезгливо морщась, он осторожно застегнул их и заправил рубашку в брюки.
Тут подполковник неожиданно приоткрыл глаза и удивленно уставился на Савелия:
— Старшина?.. Что… со… мной? — с трудом выдавил он из себя.
— Пить меньше надо! — безжалостно бросил Савелий.
— Ты как… разго… вариваешь… со… старшим… офи… цером?.. Да я те… бя…
— Ты и так достаточно натворил в этой жизни, достаточно! — усмехнулся Савелий.
После чего взяв одновременно обе ладони Булавина, поднес их к ножу и плотно прижал ими рукоятку.
— Ты что… делаешь? Мне боль… но! — застонал тот.
— За насилие над телами и душами молодых солдат, за погубленные ни в чем не повинные четыре души, властью, данной мне Космосом, выношу тебе смертный приговор и привожу его в исполнение! — торжественным голосом произнес Савелий.
После чего, не реагируя на стоны и сопротивление Булавина, он повернул тело подполковника лицом вниз и резко нажал ему на плечи, словно тот сам наткнулся на нож, оступившись по пьяному делу.
Внимательно проверив, не выпало ли у него что-нибудь из карманов, Савелий взглянул на платочек, заметил на нем кровь, скомкал его и сунул в карман. Потом вышел из приемной, спустился по лестнице на первый этаж и подошел к окну, через которое и проник в здание, осторожно выглянул наружу: никого не было видно. Он тщательно протер платочком подоконник и окно, уничтожая возможные следы, как свои, так и бедняги солдата, затем осторожно выпрыгнул на улицу, плотно прикрыв за собой раму окна. И уже, нисколько не таясь, вернулся в свою комнату.
К счастью, ему по пути никто не встретился.
На следующее утро труп подполковника обнаружила племянница комдива. Не нащупав у него пульс, Маша немедленно связалась с дядей:
— Валерий Григорьевич, у нас в дивизии ЧП!
— Что теперь стряслось?
— В вашей приемной лежит тело подполковника!
— Кто напился? — недовольно спросил генерал.
— Вроде и напился, судя по пустой бутылке водки, но под ним лужа крови!
— Так он мертв?
— Так точно, Валерий Григорьевич, мертв!
