Общество и его проблемы

гражданской сфере, люди останавливают свой выбор на тех, кто уже и так выдвинулся — не важно по какой причине.

Помимо старейшин и воинов, готовых правителей — людей, самой судьбой предопределенных к тому, чтобы управлять другими — обычно искали среди целителей и священников. В условиях, когда благосостоянию сообщества что-то угрожает, когда его благосостояние зависит от благосклонности сверхъестественных сил, наиболее пригодными для управления государствами считаются люди, обученные отвращать от общества гнев и зависть богов и заручаться их благорасположением. Однако, способность дожить до старости, умение одерживать военные победы, владение оккультными науками — все это имело первостепенное значение лишь на этапе становления политических режимов. В конечном же счете, главную роль играл династический фактор. Beati possidentes[11]. Семья, выходцем из которой является тот или иной правитель, благодаря этому приобретает особое положение, становясь носителем высшей власти. А превосходство в статусе легко принимается за личное превосходство. Семья, правившая на протяжении достаточно многих поколений (благодаря чему ее прежние занятия стерлись из памяти людей или превратились в легенду), ex officio[12] вправе рассчитывать на Божье благоволение. Сопутствующие правлению пышность, богатство и власть не нуждаются в оправдании. Они не только украшают правление, придают ему более достойный облик, но и являются символами особой значимости власть имущих. То, что появилось волей случая, закрепляется затем при помощи обычаев; установившаяся власть умеет достичь легитимности. Заключение союзов с другими обладающими властью семействами как внутри страны, так и за ее пределами, обладание крупными земельными владениями, окружение себя придворными, получение доступа к государственным закромам и множество других вещей, не имеющих ничего общего с отстаиванием общественных интересов — все это упрочивает положение династии и, в то же время, делает политические должности средством достижения ее собственных частных целей.

Дополнительную сложность составляет тот факт, что присущие правителям слава, богатство и власть становятся предметом вожделения многих, порождая стремление отвоевать для себя кресло правителя и воспользоваться этим завоеванием в личных корыстных целях. Причины, побуждающие людей к занятию блестящего положения в любой области, с особой силой действуют там, где речь идет о власти правителя. Иными словами, централизация и богатство функций, привлекаемых для обслуживания интересов общества, подвергает государственных чиновников соблазну воспользоваться данными ресурсами в собственных целях. Вся история человечества свидетельствует о том, как трудно бывает человеческому существу постоянно помнить о том, во имя чего был он облечен властью и великолепием; об этом говорит та легкость, с какой правители обращают весь этот антураж на пользу своему классу и себе лично. Но если бы все дело сводилось к нечестности как таковой или главным образом к нечестности, проблема была бы гораздо проще. Между тем, основную роль здесь играют такие факторы, как склонность облегчать задачу управления следованием шаблону, сложность определения истинных потребностей общества, блеск, окружающий облеченную властью личность, стремление к достижению быстрых и ощутимых результатов. От социалистов, справедливо возмущенных существующим экономическим режимом, часто приходится слышать, что «промышленность следует изъять и частных рук». Намерения их понятны: они хотят, чтобы стремление к получению частной прибыли перестало господствовать над промышленностью, коей следует функционировать в интересах производителей и потребителей, данные интересы не должны превращаться в нечто второстепенное по сравнению с выгодой, извлекаемой из производства финансистами и держателями акций. Но хочется спросить: задавались ли те, кто так рьяно выступает с подобными заявлениями, вопросом о том, в чьи же руки должна в таком случае перейти промышленность? В руки общества? Но, увы, у общества нет никаких других рук, кроме рук конкретных людей. Суть проблемы заключается в том, как бы преобразовать поведение владельцев промышленности таким образом, чтобы они переориентировали промышленность на социальные цели. Никакое колдовство не поможет нам достичь подобного результата. Те же причины, что заставляют людей ставить концентрированную политическую власть на службу частным интересам, будут и впредь заставлять их использовать концентрированную экономическую власть в чуждых обществу целях. Но это не означает, что данная проблема неразрешима. Это лишь позволяет указать на существо проблемы, не зависящее от ее замаскированных обличий. Учитывая, что агенты общества характеризуются двойственностью интересов и способностей, какие условия и какие технические приемы необходимы для того, чтобы превратить выполняемые ими общественные и политические роли в точку приложения всей присущей им интуиции, лояльности и энергии?

Эти тривиальные рассуждения призваны служить здесь фоном для рассмотрения проблем и перспектив демократического правления. Социальное и моральное значение некоторых из этих проблем настолько велико, что они просто несоразмерны затронутой здесь частной теме. Но есть у них и отчетливо политический аспект, предполагающий рассмотрение способа правления, конкретной практики отбора чиновников и регулирования поведения их как официальных лиц. Из многих имеющихся смыслов демократии данный ее смысл не способен вызвать особого энтузиазма; это сравнительно частная ее сторона. Но она содержит в себе почти все из того, что имеет отношение к политической демократии. Итак, теория и практика отбора чиновников, составляющие основное содержание политической демократии, сложились на фоне вышеупомянутых рассуждений. Они представляют собой, в первую очередь, попытку противодействия силам, в значительной мере определяющим то положение, при котором правление находится во власти случайных, посторонних факторов; а во вторую очередь — попытку противодействия тенденции ставить политическую власть на службу частным, а не общественным целям. Рассматривать демократическое движение в целом отдельно от этого исторического фона значит упустить из виду главное в нем и оказаться без каких бы то ни было средств осуществления его разумной критики. Занимая подчеркнуто историческую точку зрения, мы не преуменьшаем тем самым важные и даже первостепенные для демократии притязания на роль этического и социального идеала. Мы лишь сужаем тему обсуждения, дабы избежать «наибольшего из зол» — смешения того, что смешению не подлежит.

Демократия — если рассматривать ее как некую тенденцию, обнаружимую в целой череде движений и за последние полтора столетия оставившую свой отпечаток на формах правления почти во всех частях земного шара — в этом понимании демократия представляет собой сложное явление. Ныне имеет хождение легенда, будто данное движение выросло из какой-то одной отчетливой идеи и далее на едином дыхании развивалось в направлении некоего предуготованного ей конца — будь то триумф победы или фатальность катастрофы. В столь простом и незамутненном виде данный миф, пожалуй, встретишь нечасто. Но нечто похожее на это можно обнаружить везде, где люди либо восхваляют, либо проклинают демократическое правление абсолютно, то есть вне сравнения его с альтернативными государственными устройствами. Даже наименее спонтанные и наиболее тщательно спланированные политические формы не являются воплощением абсолютного и безусловного добра. Они являют собой результат выбора из комплекса соперничающих между собой сил некой конкретной возможности, которая, как кажется, способна реализовать максимум добра ценой минимального зла.

Помимо всего прочего, названное утверждение является огромным упрощением. Политические формы не возникают каким-то одним способом. В своем законченном виде величайшие изменения представляют собой не что иное как результат длинной череды адаптаций и приспособительных действий, предпринимаемых в ответ на каждое частное изменение ситуации. Оглядываясь назад, можно выделить некую тенденцию, составленную из более или менее устойчивых, единых в своей направленности изменений. Но повторим, приписывание этого единообразия результатов (которое всегда можно преувеличить) действию какой-то единой силы или единого принципа является чистой воды мифологией. Политическая демократия возникла в виде некоего совокупного результата огромного множества ответных приспособлений к бесчисленным ситуациям, ни одна из которых не была похожа на другую — и, тем не менее, все они привели к единому результату. Кроме того, подобное демократическое слияние не являлось результатом действия чисто политических сил или организаций. В еще меньшей степени можно считать демократию продуктом самой демократии как некоего прирожденного стремления, некой имманентной идеи. Умеренное обобщение, благодаря которому единство демократического движения видится как результат объединяющих всех нас попыток избавления от зол, полученных в наследство от прежних политических институтов, позволяет представить демократию как постепенное продвижение вперед, каждый шаг которого, характеризующийся непредсказуемостью конечного результата, чаще всего предпринимается под