службу при дворе, его совсем не вдохновляла. С другой стороны, Булат не мог не осознавать, что отделался ещё сравнительно легко: по подозрению в измене Рунсибел запросто мог приказать его немедленно обезглавить.
Весь вечер он меня старательно избегал. Да и мне было не до него: мы собирались отправиться в путь рано поутру, надо было успеть собраться, позаботиться о лошадях, да и выспаться как следует тоже не мешало. Но перед самым отправлением Булат таки набрался храбрости, смирил свою гордыню и подошёл ко мне:
– Невпопад... право, не знаю, что и сказать.
– Прежде тебя это не останавливало.
Он сдвинул брови и собрался было ответить в обычной своей манере, но спохватился, вспомнив, с кем говорит. А заодно ему, возможно, пришло на ум, что лишь благодаря мне он по-прежнему может говорить, дышать и двигаться.
– Ладно, что уж там... – Он вздохнул. – Признаю, я это заслужил. – Голос красавчика снова стал модулировать так, будто он песню пел. – Ты меня здорово выручил... Я не могу этого не признать... Только не понимаю почему. Что тебя заставило выгородить меня перед его величеством?
– Я тоже в своё время не понял, почему ты решил меня предупредить насчёт принцессы. Знаешь, я успел не раз убедиться, Морнингстар, что друг может навредить, а враг – оказать услугу. Каждый преследует свои цели, только и всего.
Он испытующе посмотрел на меня, огляделся, чтобы убедиться, что нас не подслушивают, придвинулся поближе и тихо спросил:
– Что тебе нужно?
– То есть как это – что?
– Ты меня прекрасно понял.
– Представь себе, нет.
Красавчик Булат снова вздохнул:
– После всего, что между нами происходило, Невпопад, я не сомневаюсь, что ты оказал мне услугу в расчёте что-то получить взамен. Так чего ты хочешь?
Помолчав, я ответил:
– Знания.
– Что? – Морнингстар никак не ожидал от меня подобного ответа. – И о чём же тебе угодно узнать?
– Не мне. Я хочу, чтобы ты усвоил раз и навсегда: я тебя держал за яйца и мог их запросто оторвать, но не сделал этого. И в любой момент, когда мне этого захочется, снова смогу тебя за них ухватить. Пусть это знание послужит тебе на пользу, Булат. Я желаю, чтобы ты засыпал с этой мыслью и чтобы рано поутру она первая приходила тебе в голову.
И я улыбнулся ему, вложив в улыбку всё своё презрение. И нарочно отвернулся, чтобы не видеть, какое выражение приняло его красивое, породистое лицо. Возможно, куда менее живописное, чем нарисовало моё воображение.
Не прошло и часа, как мы выехали из ворот крепости, держа путь в Истерию. Отряд наш был довольно малочислен. Мне была оказана великая честь: я ехал поблизости от его величества. Рунсибел лично на этом настоял. А Энтипи держалась сбоку от меня. Или я от неё, это уж как поглядеть. Время от времени я оборачивался назад и всякий раз при этом ловил на себе почтительные, завистливые или даже боязливые взоры кого-нибудь из рыцарей, оруженосцев или простых солдат, составлявших наш эскорт. Я очень хорошо понимал чувства всех этих людей. Ведь моё низкое происхождение ни для кого при дворе не было секретом. И то, что не кто иной, как сам король Рунсибел, несмотря на это, приблизил меня к своей особе, возможно, перевернуло все их привычные представления о жизни. Невозможное вдруг на их глазах сделалось осуществимым, реальное – призрачным. Тут было от чего впасть в изумление и растерянность. Выходило, что я единым махом преодолел несколько длиннющих маршей социальной лестницы, и теперь всем высокородным воинам приходилось со мной считаться. С тем, кого большинство из них прежде просто не замечали, даже кивка не удостаивали, встретив у конюшен или в Истерийской крепости.
Но не одна только благосклонность короля была причиной перемен в отношении ко мне окружающих – принцесса всё более явно выражала своё расположение к моей скромной персоне, что также не могло укрыться от взоров рыцарей и оруженосцев. Энтипи мало того что на всём пути держалась рядом со мной, так вдобавок почти не выпускала мою руку из своей и всё время что-то мне говорила, перегнувшись через седло. Её речи, надо признаться, очень меня забавляли. Энтипи в основном перемывала кости нашим спутникам, тем, кто скромно держался позади. В каждом из рыцарей и оруженосцев она подмечала что- нибудь забавное и о каждом отпускала довольно резкие и неизменно остроумные замечания. Я то и дело со смеху покатывался.
Поверьте, невозможно было удержаться от улыбки, слыша, к примеру, подобные её слова:
– А вон там, на гнедом жеребце, восседает, кажется, добрый сэр Остин. Его можно отнести к числу разумных существ с тем же основанием, с каким метеоризм и его последствия – к способам оживления застольной беседы. Смотрите-ка, сэр де Бирс собственной персоной! Ну, если бы вся армия моего отца состояла из таких отважных воинов, как он, её в первом же сражении взяли бы в плен в полном составе, а мы давно уже были бы подданными какого-нибудь другого короля...
И всё в том же духе.
Язык у принцессы, одним словом, был острый, как бритва, и мысль о том, что все, кого она высмеивала, о ком злословила, принадлежали к тому же кругу, что и она сама, являлись представителями того же сословия господ, владетельных феодалов, нисколько её не смущала. А возможно, просто не приходила ей в голову. Энтипи попросту не чувствовала себя одной из них, да и держалась, видит бог, совсем иначе, чем все те, кто стал объектом её шуток. Проще, раскованнее, человечнее, наконец, и эта её доверительная манера очень нас сближала.
И всё же я ещё не до конца отринул свои сомнения, свои подозрения на её счёт. Хотя мне с ней было легко и хорошо, я не мог забыть, какое скверное впечатление она произвела на меня в первые дни нашего вынужденного общения. Я тогда всё никак не мог решить, до какой степени она не в себе – совсем немного или на все сто. И, по правде говоря, склонялся к последнему... А то, что, охладев к Тэситу, она почтила своим вниманием меня, хотя и было, безусловно, лестно, вызвало во мне и некоторую насторожённость. Мало ли кто окажется её следующим избранником, если она так легко меняет одну привязанность на другую? И где я в таком случае окажусь? Как должен буду себя чувствовать? Ну а кроме всего прочего, Энтипи была принцессой крови, а я – сами знаете кем. И всякий раз, как мне случалось забывать о своём низком и сомнительном происхождении, я бывал сурово за это наказан. У меня не было оснований полагать, что всё будет иначе, если я в отношениях с Энтипи позволю себе зайти слишком далеко. Напротив, я опасался, что это может обернуться для меня большой бедой, навлечь на мою голову суровую кару, в сравнении с которой всё, что я пережил до этого, покажется сущими пустяками.
Всякий раз, когда мы останавливались на привал, ко мне под тем или иным предлогом подходили прихвостни Морнингстара или он сам и пытались вовлечь меня в разговор. Мотивы их поведения были мне вполне понятны. Каждый из этих спесивых юнцов видел во мне если не будущего принца-консорта, то уж по крайней мере королевского фаворита и спешил выказать мне дружеское расположение, опасаясь, что в дальнейшем я могу ему чем-то навредить. Теперь иметь в моём лице врага было для них небезопасно. Не то что прежде. Я со всеми этими молодчиками держался вежливо и уклончиво, не отталкивая их от себя излишней холодностью, но и не поощряя их заискиваний.
Когда настала ночь и мы разбили лагерь на большой поляне, я, засыпая, почти не сомневался, что нас разбудят вопли гарпов или какой-либо не менее жуткий звук. В душе у меня воцарилось предчувствие неминуемой новой беды. Но единственной неприятностью, которую мне довелось пережить в ту ночь, был тревожный сон, пригрезившийся мне перед самым пробуждением.
Мне снилось, что нас с принцессой снова преследуют единороги. Но на сей раз они гнались за нами по огромным залам какого-то дворца. От топота копыт дрожали пол, и потолок, и толстые стены. Единороги нас догоняли, и их злобное, торжествующее ржание едва меня не оглушило. В одном из залов, куда мы вбежали, прямо напротив входной двери было окно, растворённое настежь. К нему-то мы и бросились. У окна со скрещёнными на груди руками и с выражением мрачного торжества на круглом лице стояла Шейри. Она заговорила со мной, не раскрывая рта; слова её зазвучали где-то в глубине моего сознания.
