сытые Руйей, жарой, охотой на носорогов вообще и на этого самца в частности. Единственное, что нас ободряло, — надежда, что он и впрямь может оказаться альбиносом. Хотя Томпсон сомневался в этом, а ведь он ближе всех нас подходил к зверю. Рабочие клялись, что это альбинос. Во второй половине дня мы дважды настигали его, и оба раза он обращался в бегство. Только приметит нас — и бежит; не сопит, не пыхтит, не сверкает злыми глазами, а бежит, прижав к голове здоровенные уши и загнув кверху хвост. Этот старый горемыка знал, что человек охотится за ним, знал, что всех остальных носорогов выловили, и был здорово напуган. В первый раз после полудня мы увидели его опять-таки с бугра, и мы растянулись ничком — «Ложись, ложись, ложись!» — и Томпсон стал подкрадываться к нему, но за восемьдесят метров носорог то ли услышал, то ли почуял его и бросился наутек. И второй раз тоже мы приметили его с гребня; видно, он задержался на дне лощины, чтобы подкрепиться, и это позволило нам сократить разрыв, но все равно нас разделяло больше полутора километров. Носорог бежал рысью вверх по противоположному склону, одиноко бежал в жарких лучах желтого солнца. Ни услышать, ни почуять нас он не мог, просто страх гнал его вперед и вперед, без определенной цели. Однако на этот раз он трусил к мозамбикской границе.
Мы здорово устали. Ориентируясь на скалы, венчающие гребень, за которым исчез носорог, мы скатились вниз по нашему склону, огибая деревья, петляя, прыгая через камни, продираясь сквозь высокую траву, задыхаясь и обливаясь потом, пересекли дно лощины, где он подкреплялся, и побежали вверх по другому склону к нашим ориентирам на гребне, бежали все медленнее, с колотящимся сердцем; как-никак с рассвета на ногах, и только таблетки глюкозы и глоток воды из брезентового мешка; все мы были в хорошей форме, но не так-то легко под конец нескончаемого долгого жаркого дня бежать вверх по длинному, раскаленному, неровному склону в жарких лучах немилосердного солнца курсом на мозамбикскую границу, преследуя осточертевшего тебе носорога в изрядно осточертевшей местности. Из последних сил взбежали мы вверх по склону, и с гребня нам открылся вид на позолоченные палящими лучами предвечернего солнца, теряющиеся в лиловой мгле Мозамбика, немилосердно знойные, сухие, бурые холмы и лощины Африки. Под нами извивалась меж камней знакомая тонкая струя Руйи, чтобы где-то далеко-далеко влиться в Замбези. И там же, внизу, в каких-нибудь трех километрах по прямой, проходила незримая граница, после которой Руйя становилась Луйей.
— Ищите след!
Мы смотрели во все глаза, задыхаясь, запарившись. Скорее всего, носорог сейчас спускается к Руйе, чтобы напиться, за весь день он ни разу не подходил к воде, и сейчас его, конечно, одолевает жажда. Носорог не видел нас, когда переваливал через гребень, и, наверно, направился кратчайшим путем к воде.
— Ищите!
Томпсон первым обнаружил след, хлопнул себя по бедру и двинулся вниз по склону. Носорог действительно бежал к реке, весь вопрос заключался в том, к какой — Руйе или Луйе? До темноты оставалось всего два часа. Носорог, надо думать, бежал, мы же могли преследовать его только шагом. Вся надежда на то, что он задержится у реки. Здесь простиралась его территория. Томпсон хлопнул себя по бедру, подзывая Грэма Холла. Тяжело дыша, взмокший, багроволицый, показал рукой:
— Иди по следу. Я зайду ниже по течению, попытаюсь перерезать ему дорогу и погнать обратно, в сторону от границы. Если удастся подойти к нему и будет попадание, кричи: «Есть, есть!» Если я попаду, сделаю то же самое.
Томпсон побежал по склону, отклоняясь от следа, и я присоединился к нему. Бежать было рискованно, но мы рассчитывали, что носорог уже спустился к реке и не услышит нас, а другого способа отрезать его от мозамбикской границы не было. Стараясь ступать бесшумно по твердой почве, мы пересекли овраг и стали подниматься на следующий холм, и я подумал, что это, наверно, последний родезийский холм, дальше пойдет Мозамбик, но снизу мы не могли разглядеть пограничную веху. Тяжело дыша, с колотящимся сердцем, бежали мы вверх по склону, и я готов был сдаться, но тут Томпсон повернул на запад и стал резать склон трусцой. Потом сделал мне знак, чтобы я пригнулся, и мы зашагали в сторону Руйи, все так же тяжело дыша.
Не больше полукилометра отделяло нас от реки, но из-за травы и деревьев ее не было видно. Томпсон, запыхавшись, проверил пеплом направление ветра. Порядок… Пригнувшись, мы резали склон, старались идти без шума и не слишком громко дышать. Ветер был в нашу пользу. Отшагав четыреста метров, мы увидели реку, до нее было метров восемьдесят — сто. Присели, внимательно осмотрели берег и кусты, однако не увидели ни Грэма Холла, ни носорога. Томпсон проверил ветер и осторожно, очень осторожно двинулся к реке.
Теперь могло случиться все что угодно или ничего. Может быть, носорог где-то там, в кустарнике, отдыхает, кормится, пьет воду или принимает грязевую ванну, от которой кажется таким белым, а может быть, он уже ушел. Пересек Руйю и направился обратно в родезийские холмы или же потрусил вниз по течению и пересек незримую линию и затерялся в знойном лилово-буром мареве Мозамбика, спеша покинуть места, где не осталось больше носорогов. Медленно, осторожно крались мы вниз по откосу к реке, примечая деревья, на которых будем спасаться, если он вдруг откуда-то вынырнет. Мы не видели и не слышали ни Грэма Холла, ни следопытов. Вверх по течению местность просматривалась метров на полтораста. Вниз по течению — и того больше, до самого Мозамбика. От границы, где Руйя прорезала холмы, нас отделяло метров триста. Томпсон проверил ветер, он работал на нас с Томпсоном — дул вдоль реки в сторону Мозамбика, но, если носорог притаился выше по течению, он мог почуять запах Холла и опередить нас на своем пути к границе, так что в этом смысле ветер нельзя было назвать благоприятным. Лучше бы он дул в другую сторону. Мы шли очень тихо и осторожно. Семьдесят метров до реки… шестьдесят… пятьдесят… Когда до реки оставалось менее полусотни метров, носорог выскочил из укрытия, видимо, уловив запах Холла. Сначала мы услышали шум — треск, топот, сопение, потом он вырвался из приречных зарослей на открытое место и помчался дальше: голова поднята, уши прижаты, хвост изогнут над спиной. Он был не просто встревожен, а испуган, и мчался он прямиком вдоль реки в нашу сторону и в сторону Мозамбика, мчался туда, куда мы никак не хотели, чтобы он убежал; Томпсон и тут оказался прав, и он совершил единственно возможный маневр, чтобы заставить носорога свернуть. Пренебрегая опасностью, он мчался, и солнечный свет позолотил его светлые волосы; он вскочил и побежал между деревьями к реке наперерез носорогу, словно защитник-регбист, и на бегу он размахивал ружьем и кричал: «А-а-а-а!» — и всякие слова, которые приходили ему в голову, чтобы зверь увидел его и испугался и повернул в сторону, и носорог, топоча по берегу, увидел Томпсона и пошел на него. Огромное тысячекилограммовое серо-белое чудовище с грозным рогом, с бешеными глазами. От такой атаки хоть кому не поздоровится, и Томпсон бросился к деревьям. В последнюю минуту ловко увернулся от атакующего зверя и полез на дерево, и носорог с грохотом подбежал к дереву, на ходу сделал грозный выпад своим длинным рогом и помчался дальше.
Я тоже висел на дереве. Дерево было удобное, с ветвями наподобие ступенек, и с него открывался хороший вид. Огромный серо-белый зверь, последний носорог на Руйе, фыркая, прижав уши, изогнув кверху хвост, топал вниз по берегу, курсом на прорезанные рекой холмы. Вон он… Я смотрел с дерева, как затравленный носорог спасается бегством, я долго провожал его взглядом, а он бежал с треском, с грохотом вдоль Руйи, становясь все меньше и меньше, мелькая между деревьями, и могучая серая спина нырнула в траву между холмами, удаляясь в лиловую мглу там, где Руйя становилась Луйей. Вот промелькнула в последний раз. И пропала.
Я спустился с дерева, радуясь, что пришел конец нашим похождениям на Руйе. Спрыгнул на землю, посмотрел на Томпсона, который тоже слезал с дерева, и подумал: «Стало быть, не Томпсона судьба взяла на мушку». Завтра приедет Куце, он возглавит операцию в Мусусумойе и затем в Гокве, а когда кончится месяц его руководства, уже хлынут дожди.
— Ну, что — альбинос? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Томпсон.
Глава двадцать вторая
Было уже довольно поздно, когда мы от мозамбикской границы вернулись в лагерь старины Нормана.
