были разбросаны карандаши, ручка, промокашки, помещенная в рамку фотография женщины с причудливой прической, две папки с бумагами, несколько листков бумаги и телефон со снятой трубкой.
Грейс и О'Коннелл сидели рядом на пыльном ковре, прислонившись спиной к стене, куря одну сигарету на двоих и сбрасывая пепел в фарфоровую чашку. Ее волосы были взъерошены, ноги обнажены. Где-то валялась одежда. Его галстук был развязан, рубашка расстегнута. Он уже нашел в беспорядочно сброшенных вещах брюки и надел их. Грейс даже нравилось, что наглый, пресыщенный О'Коннелл так смущен тем, что несколько минут пробыл без штанов.
– Как зовут парня, которому принадлежит этот кабинет? – О'Коннелл с трудом открыл бутылку белого вина, которую вынес под пиджаком из «Сайроса», и протянул ей.
– Обри Пирсон. Это один из двоих братьев, которые владеют компанией. Отвратительный тип!
– Что он о тебе думает?
– Он считает, что я оказываю на других служащих дурное влияние. Ему бы хотелось избавиться от меня.
О'Коннелл наклонился, чтобы слегка поцеловать ее в губы.
– Полагаю, сейчас мы дали ему хороший повод для этого! Если он обнаружит.
Грейс поежилась и сделала большой глоток вина. Трезвость и здравый смысл возвращались быстро, а ей этого не хотелось. Она хотела остановить это восхитительно опасное мгновение.
– Ну как, ты лучше понял суть моей работы?
О'Коннелл снова взялся за бутылку.
– Нет, но я ощутил, как хорошо с тобой на столе твоего босса! Интересно, что будет следующим?
А действительно, что? В глубине сознания что-то начало слегка терзать ее. Как долго это может продолжаться: стремление к пределу, переход границы? Каждый поступок казался более вызывающим, более возмутительным, чем предыдущий. Разумеется, вскоре настанет день, когда их неосуществленные фантазии и невысказанные желания истощатся. Им ничего не останется делать, кроме как совершать нелепые и отвратительные поступки, а этого просто очень не хочется. Что тогда?
– Дьявол! – Она еще иногда называла его так, обычно в наиболее интимные моменты. – Что будет, когда праздник закончится? Интересно, сможем ли мы быть такими же простыми и откровенными друг с другом? И будет ли этого нам достаточно?
О'Коннелл затянулся сигаретой. На ее конце опасно закачался длинный столбик пепла.
– Зачем об этом беспокоиться? Праздник же продолжается, правда? Давай жить сегодняшним днем, Грейс! Наслаждайся тем, что у нас есть сейчас. Я поступаю именно так!
Он выдвинул вперед руку с сигаретой, и пепел упал на ковер. Грейс поняла, что он думает о Еве. Когда- то он сказал, что Ева жила только сегодняшним днем. Она не была предназначена для того, чтобы остепениться, говорил он. Ее невозможно представить старой.
В этот вечер они ели в низкосортном ресторанчике за углом библиотеки, на Марилебон- роуд. Скатерти были грязные и липкие. Мясо кролика ужасно. Вино, которым они все это запивали, било в нос уксусом, но они все равно его пили, посмеиваясь над сеансом.
– Кто внушил этой ясновидящей, что ей идет желтое?
– Единственный дух, с которым она общается, появляется из бутылки джина. Клянусь, я и в конце комнаты чувствовал запах ее дыхания!
После обеда они отправились в «Сайрос», чтобы выпить хорошего вина, потанцевать и опять выпить. А позже, здесь, в тишине кабинета Обри Пирсона, обучая О'Коннелла пускать кольца сигаретного дыма («Нет, не так. Сомкни губы вот так, вот так, Дьявол!»), Грейс подумала о Маккеллар, кричащей о падающей девочке, и о выражении лица О'Коннелла, когда он поднялся и потянул ее за собой.
– Я не могу жить только сегодняшним днем, – возразила Грейс. – Я не Ева! Я хочу прожить долгую счастливую жизнь, и меня очень беспокоит будущее. Если ты со мной не согласен, тогда, думаю, его у нас нет! Я хочу сказать, будущего.
– Ну, не знаю насчет будущего, но сейчас я люблю тебя, Грейс! – О'Коннелл промокнул лоб салфеткой.
– Любишь? – Она чуть не взвизгнула от удивления.
– А почему мне хочется видеть тебя из ночи в ночь? Не знаю, чем все между нами закончится, но могу сказать с уверенностью: ты возбуждаешь во мне желание.
– Я возбуждаю в тебе желание?
– Ты удовлетворяешь мое желание, но оно становится все сильнее, и ты мне все больше нужна, чтобы удовлетворять его снова и снова!
Это заявление, конечно, взволновало ее. Ведь они повинуются порыву, только и всего. Ими движет неуемная энергия, которая рано или поздно, конечно, истощится. Грейс выпустила еще одно кольцо дыма, чтобы дать себе время придумать ответ.
– Ты как-то сказал, что думаешь, будто я хочу быть известной. По-настоящему известной. Помнишь?
– Что-то в этом роде.
– Что ж, ты был прав. Именно этого я хочу. Для меня это и есть любовь. Глубокое взаимопонимание между людьми.
– Ты считаешь, у нас с тобой оно есть?
– Я знаю, что мне хочется, чтобы у нас оно было. Я расскажу тебе то, о чем никогда никому не говорила. То, что ты обязательно должен знать, если хочешь когда-нибудь по-настоящему понять меня. А затем послушать твой ответ.
– Я открою тебе себя, если ты мне откроешь себя.
– Я не хочу, чтобы у нас были секреты друг от друга.
Он кивнул и отхлебнул вина.
– У меня был роман с мужем моей сестры. Фактически это было больше чем роман. Наши отношения продолжались не один год и закончились только тогда, когда выяснилось, что она беременна своим первым ребенком. Полагаю, беременность прояснила мне серьезность ситуации; я поняла, во что вмешалась, что он принадлежит ей, а не мне. И что, если я не хочу навсегда потерять сестру, он должен принадлежать только ей!
Она повернулась и взглянула на него. Игривость исчезла с его лица. Он слушал ее со всей серьезностью.
– Нэнси ни о чем не догадывалась, – продолжала она. – А теперь я не могу ей сказать, даже если бы хотела. Он умер, и я ответственна за нее и за ее детей. Я не могу сделать или сказать что-нибудь такое, что могло бы повредить семье. Все в прошлом, и мне ничего не остается делать, как только держать все в себе. Но прошлое всегда невольно наносит вред настоящему!
Ничего, кроме тиканья настенных часов мистера Обри. Свист проехавшей машины. Кабинет на мгновение осветился ее фарами.
– Это многое объясняет, – сказал О'Коннелл.
– Что, например?
Он не стал вдаваться в подробности, а только сидел и смотрел на деревянные ножки кресла для гостей Обри Пирсона. Ножки, имеющие форму странных пружинистых спиралей и выглядящие так, будто они не могут выдержать человеческий вес.
– Итак, теперь ты знаешь самую темную страницу моей жизни. Я открылась тебе и хочу, чтобы ты сделал то же самое!
Она разжигала его желание. На его лице появилась хитрая улыбка, и он поставил бутылку. Потянулся к ней.
– Нет, – отстранилась она. – Расскажи о себе. Что произошло между тобой, Крамером и Евой в прошлом? Расскажи, что происходило, когда ты писал «Видение»?
Рассвет застал Грейс сидящей в комнате Феликса и наблюдающей за его сном. Он лежал на спине, забросив над головой ручки. Войдя в комнату, она потревожила его, и он широко открыл глаза. Испугавшись, мальчик захныкал. Но стоило ей положить руку ему на грудь и сказать, чтобы он засыпал, крошечные веки снова опустились и дыхание стало ровным и глубоким.
Как чудесно, когда есть кому довериться и чувствовать себя в его присутствии в полной безопасности!
