чем голодный желудок моего племянника окажет побочный эффект на его очень плохое поведение.
Росций отправил паспорт другу Елены. Мы по очереди пили из его бутылки и все слегка опьянели.
Ближе к концу спокойного дня появилось двое рабов, чтобы сказать, что одному из нас, заключенных, придется остаться в тюрьме, а другой может пойти с ними. Я объяснил Ларию, что заложником придется побыть ему, поскольку Руф был другом моего друга.
— Только поторопитесь, хорошо? — проворчало сокровище Галлы. — Я мог бы слопать целую тарелку бобов из Байев!
Дом Эмилия Руфа выглядел скромно, хотя у него, наверное, была еще куча великолепных архитектурных произведений в других местах. В этом царила атмосфера непосещаемого музея. Дом был обставлен в тяжелом стиле: настенные изображения сцен различных битв и роскошная остроконечная мебель, расставленная по всем правилам, на которую я никогда не осмелился бы сесть, чтобы случайно не сдвинуть ножку с места. В этом доме не было детей, или домашних питомцев, или струек фонтана, или живых растений. Если на таких мрачных лакированных потолках и водился геккон, то он не высовывал голову.
Его честь сидел на солнечной террасе, где, по крайней мере, распространялся беспорядок, который появляется на большинстве террас. Ее обитатели воспитанно беседовали, хотя когда я, волоча ноги, вышел на солнце, они воспользовались случаем и прекратили разговор. После трудного дня, полного усилий не заснуть в суде, Руф расслаблялся на всю катушку, прижав к груди большой кубок: обнадеживающий знак.
С ним была худенькая аристократка, должно быть, его сестра, и еще одна девушка. Они разместились за плетеным столом, на котором стояла неизменная тарелка с выпечкой. Сестра магистрата периодически брала засахаренные фрукты, в то время как ее гостья весело жевала. Это была Елена Юстина. Она оказала мне величайшую честь, позволив оторвать ее от еды.
Это неизбежно: как только прощаешься навсегда, то натыкаешься на девушку, куда бы ты ни пошел. Так что моя сейчас сидела на солнечной террасе в Геркулануме и слизывала толченый миндаль со своих пальчиков, с соблазнительным пятнышком меда на подбородке, которое я бы сам с удовольствием слизнул.
Елена была одета в белое, как мне нравилось, и сидела очень тихо, что мне не нравилось. Она игнорировала меня, хотя я не собирался изза этого терять силу духа.
Знаменитый Секст Эмилий Руф Клеменс, сын Секста, внук Гая, из Фалернской трибы; трибун, эдил, почетный жрец и в настоящее время претор, облокотившийся на спинку своей кушетки; я смутился. Меня приветствовала отлично выполненная копия Аполлона Праксителя. Если бы я поставил его на постамент без одежды и с задумчивым выражением лица, Гемин тотчас же купил бы его. Классические черты лица, напористый ум, очень светлый цвет лица в редком великолепном сочетании с невероятно темными карими глазами. Друг Елены Юстины обладал настолько приятной внешностью, что мне хотелось плюнуть на него и посмотреть, не смоется ли эта красота.
Руф быстро продвинулся в обществе. Я бы дал ему немного больше тридцати. Через пять лет он мог бы командовать легионом в одной из лучших провинций, а через десять легко стать консулом. Поскольку магистрат жил с сестрой, я подумал, что он холостяк, хотя это не мешало ему набирать голоса. Причина, по которой он оставался одиноким, возможно, была связана с трудностью выбора.
Он взял мой паспорт с маленького серебряного столика, прочитал его, потом, когда я подошел поближе, оглядел меня своими ясными темными глазами.
— Дидий Фалько? Добро пожаловать в Геркуланум! — Он искренне и открыто мне улыбнулся, как человек, который честно ведет дела, хотя я предполагал, что он не лучше, чем все остальные. — Я слышал, что у когото есть маленький испуганный ослик, который никогда уже не будет прежним… Так как всетаки зовут вашего быка?
— Пятнышко! — твердо заявил я. Он улыбнулся. Я улыбнулся. Дружелюбие никогда не длится долго. — У нас с Ларием, — настаивал я, защищая нас, — было унизительное утро, и мы намереваемся написать жалобу на несправедливый арест. Нерон был одним из немногих императоров, которому удалось избежать чести быть объявленным святым.
— Он считается святым в Кампании, Фалько; он женился на местной девушке!
— Черт возьми! А разве с Поппеей Сабиной не случилось несчастье, когда он ударил ее в живот во время беременности?
— Это бытовая ссора, о которой хорошие жители Кампании предпочитают забыть! — Золотой магистрат Геркуланума улыбнулся мне, обнажив привлекательно блестящие зубы. — Согласен. Богохульство похоже на несправедливое обвинение. Предположим, вместо этого я спрошу о ваших неортодоксальных поставках свинца? — Его извиняющийся тон расстроил меня. Я предпочитал более прямые вопросы, сопровождающиеся ударом коленом по моим нежным конечностям.
— Какието проблемы, магистрат? Чем я могу помочь?
— Поступали, — продолжил Руф с такой добротой, от которой у меня сворачивалась печень, — жалобы.
— О, не понимаю, о чем вы говорите, магистрат! — с возмущением протестовал я. — Это высококачественная партия из Британии!
— Это не ваши клиенты жаловались, — заявил Руф. — Это люди с официальными разрешениями, которым вы сбили цены.
— Маловероятно, — сказал я. Я проигрывал битву, результат которой был мне неподвластен. Утомительное занятие.
Магистрат пожал плечами.
— У вас есть еще свинец?
— Нет, магистрат; это последний.
— Хорошо. Вы можете забрать своего быка с извозчичьего двора, но если вы не покажете мне свидетельство о собственности, то мне придется конфисковать свинец.
Для человека с красивым профилем его деловая проницательность была восхитительно острой.
Теперь, когда Руф отобрал мои слитки, мы стали лучшими друзьями. Он указал мне на стул и налил вина, что пил сам — хорошо очищенное и выдержанное вино высшего качества, которое понравилось бы моему другуспециалисту.
— Вы очень щедры, магистрат. Дамы к нам присоединятся? Две его элегантные спутницы держались в стороне, хотя мы знали, что они нас слушали. Руф прикрыл глаза, делая мне намек на мужской тайный сговор, когда девушки соблаговолили взглянуть в нашу сторону, позвякивая браслетами, чтобы выразить неудобство.
— Моя сестра Эмилия Фауста… — Я отвесил ей официальный поклон; ее подруга мудро наблюдала за этим. — Елену Юстину, я думаю, ты знаешь. Она как раз говорила нам, что о тебе думает…
— О, он типичный мужчина! — остроумно насмехалась Елена, не в состоянии упустить такую возможность. — У него ужасные друзья, глупые привычки, а его выходки вызывают у меня только смех!
Руф открыто и с любопытством посмотрел на меня. Я заявил:
— Дочь Камилла Вера — это человек, которого я глубоко уважаю! — Прозвучало не слишком правдоподобно; так часто бывает, когда говоришь правду.
Елена проворчала чтото себе под нос, и Руф засмеялся. Он скрутил свою салфетку и бросил в нее; она игриво ударила его в ответ с легкой непринужденностью старых друзей семьи. Я мог представить, как они проводят свою юность здесь во время летних каникул, купаясь, катаясь на лодках и устраивая пикники. Плавая в Суррент. Путешествуя на Капри. Байи. Озеро Аверн. Поцелуи украдкой в пещере Сивиллы в Кумах… Я представил, какой эффект, должно быть, производил на Елену Юстину этот великолепный красавец, когда она была еще подростком.
Возможно, до сих пор производит.
Терпкое вино в тюрьме и мягкое вино на солнечной террасе наполняли меня приятным чувством безответственности. Я широко улыбнулся девушкам, затем снова сел на солнце, наслаждаясь напитком.
