подниматься вверх, одолевать гребень, оставлять его позади, штурмовать второй, потом забывать о них и лезть на третий, затененный и крутой. Я поднимался медленно — сказывались растренированные мышцы и легкие, но приподнятое душевное состояние двигало меня вперед, и я не чувствовал усталости. Так я мог бы идти бесконечно.
Деревня появилась внезапно. Я удивился, увидев ее, потому что думал, что до нее еще не меньше часа пути. Оказывается, я шел не так уж медленно — было только четыре часа. Деревня производила впечатление заброшенной, почти опустошенной, и я решил, что в ней осталось совсем мало жителей. Некоторые хижины были заколочены досками, другие завалились и разрушились. Только над двумя или тремя домами я увидел дым. На полях никто не работал. Лишь несколько тощих неопрятных коров паслись у тропинки, и их колокольчики глухо звякали в застывшем воздухе. Все это производило удручающее впечатление после радостного возбуждения подъема, и мне не очень хотелось ночевать здесь.
Я подошел к первому дому, из трубы которого вилась струйка дыма, и постучал в дверь. Мне открыл парень лет четырнадцати и, глянув на меня, тут же позвал кого-то из глубины хижины. Вышел человек примерно моего возраста, грузный, с тупым выражением лица. Он что-то сказал на своем наречии, но тут же поняв ошибку, заговорил на языке той страны, запинаясь еще больше, чем я.
— Вы доктор из долины? — спросил он.
— Нет, — ответил я. — Я иностранец, иду в горы и хотел бы остановиться у вас на ночлег.
Его лицо сразу потухло, и он не ответил на мою просьбу.
— У нас здесь тяжелобольной. Я не знаю, что делать. Мне сказали, что из долины придет доктор. Вы никого не встречали?
— Никого. Я поднимался один. У вас заболел ребенок?
Человек покачал головой:
— Нет, нет, детей у нас здесь нет.
Он посмотрел на меня с таким ошеломленным отчаянием, что мне стало его жаль. Но что я мог сделать? У меня не было никаких лекарств, только аптечка для первой помощи и пачка аспирина, впрочем, аспирин мог пригодиться, если речь шла о лихорадке. Я распечатал пачку и насыпал ему пригоршню таблеток.
— Это может помочь. Попробуйте.
Он поманил меня в дом.
— Пожалуйста, дайте их сами.
Мне очень не хотелось входить и смотреть на его умирающего родственника, но чувство сострадания не позволило мне поступить иначе, и я последовал за ним в комнату. У стены стояла высокая кровать, и под двумя одеялами на ней лежал человек с закрытыми глазами. Он был бледен и небрит.
Черты лица заострились, как бывает перед смертью. Я подошел поближе и взглянул на него. Он открыл глаза. Мгновение мы в изумлении смотрели друг на друга. Потом он протянул мне руку и улыбнулся. Это был Виктор.
— Слава Богу! — сказал он.
Я был слишком растроган, чтобы говорить. Он сделал знак человеку, который стоял поодаль и заговорил с ним на местном наречии. Наверное, он сказал ему, что мы были друзьями, потому что тот просветлел и вышел. Я стоял у кровати Виктора, и его рука по-прежнему была в моей.
— Ты давно болен? — спросил я наконец.
— Почти пять дней. Плеврит. Бывал и раньше, но сейчас уж очень сильный.
Старею.
Он опять улыбнулся.
И хотя сейчас он был безнадежно болен, я видел, что мой друг нисколько не изменился и оставался все прежним Виктором.
— Ты, кажется, процветаешь, — сказал он, все еще улыбаясь. — Выглядишь вполне представительным человеком.
Я спросил его, что он делал все эти двадцать лет и почему не писал.
— Я порвал со всем. Ведь и ты поступил так же, хотя и по-своему. Я не был в Англии с тех пор, как уехал. Что это ты держишь?
Я показал ему аспирин:
— Боюсь, это тебе не поможет. Я переночую здесь, а утром возьму этого парня и еще одного-двух, и мы спустим тебя в долину.
Он покачал головой:
— Бесполезно. Со мной кончено. Я это знаю.
— Не говори глупостей. Тебе нужен доктор и настоящий уход. Здесь это невозможно, — сказал я, оглядывая темную и душную комнату.
— Не беспокойся обо мне. Есть вещи поважнее.
— Какие?
— Анна, — ответил он, и я замолчал, потеряв дар речи. — Знаешь, она еще здесь, на Монте Верите.
— Ты хочешь сказать, она в том запретном месте и никогда не выходила?
— Да. Поэтому и я здесь. С самого начала я раз в году приезжал сюда, а остальное время жил в приморском городке тихо и одиноко. В этом году я болел и приехал позже.
Это было невероятно. Какое существование он влачил один, без друзей и интересов, ожидая долгими зимними месяцами, когда настанет время его безнадежного паломничества.
— И ты никогда не видел ее?
— Никогда.
— Ты пишешь ей?
— Я отношу ей письмо каждый год и кладу под стеной. А на следующий день иду туда снова.
— И письма исчезают?
— Всегда. А на месте письма появляется каменная пластинка с нацарапанными словами. Я храню их все дома, на побережье..
Я был тронут его верой в нее, его верностью, которую он хранил все эти годы.
— Я даже пытался изучать это, — продолжал он, — эту религию. Она очень старая, дохристианская. В древних книгах о ней только упоминается. Я иногда покупал их. Я разговаривал с людьми, с учеными, которые занимаются мистицизмом, обрядами древних галлов и друидов. Между горными народами тех времен существовала тесная связь. В книгах упоминается, что самым главным элементом веры является сила луны, а последователи этой религии никогда не старели, оставаясь молодыми и красивыми.
— Виктор, ты говоришь так, будто и сам веришь в это.
— Я верю, — ответил он. — В это верят здесь, в деревне, и дети, те, немногие, что остались.
Разговор утомил его. Он потянулся за кувшином у изголовья.
— Прими-ка аспирин, — сказал я. — Он тебе не повредит. Если у тебя лихорадка, он поможет, и ты заснешь.
Я заставил его проглотить три таблетки и укутал одеялами.
— А есть в доме женщины? — спросил я.
— Нет. Я сам удивился, насколько опустела деревня с прошлого раза. Все женщины и дети переселились в долину. Здесь осталось человек двадцать мужчин и мальчиков.
— А когда уехали женщины и дети?
— Кажется, за несколько дней до моего приезда. Этот человек — сын того старика, что когда-то жил здесь и умер много лет назад. Он такой бестолковый, что никогда ни о чем не знает. Если его о чем-нибудь спросишь, он только тупо уставится на тебя. Но он полезен, когда нужна еда и ночлег.
Да и мальчишка его сообразительный.
Виктор закрыл глаза, и я решил, что он заснул. Я догадался, почему из деревни ушли дети и женщины. После исчезновения девушки из долины их предупредили, что на горе могут быть неприятности. Я не решился рассказать об этом Виктору. Я все же надеялся убедить его спуститься вниз.
Стемнело, и я проголодался. Я прошел в глубину дома, где был только мальчик, попросил воды и что- нибудь поесть. Он понял мою просьбу и принес мне хлеб, мясо и сыр и, пока я ел, не спускал с меня глаз.
