женой перед алтарем и перед людьми.
Ах! Если бы мой отец был властен над своей судьбой, если бы он мог продлить свою жизнь на несколько часов, он бы сделал это с единственной целью — оставить мне покровителя.
Увы! Богу не угодно было этого.
Когда я приехала с матерью в замок Салландрера, провожая смертные останки моего отца, мы были приняты моим двоюродным дядей, то есть племянником моей бабушки с отцовской стороны. Мой дядя, как вам известно, — гренадский архиепископ, то есть один из высочайших сановников испанской церкви.
Он читал службу во время печальной церемонии, предшествовавшей опущению трупа в склеп замка Салландрера. Он прожил с нами неделю, оплакивая вместе с нами умершего. Потом, накануне своего отъезда, он имел с матерью разговор, цель и результат которого я узнала только на этих днях.
— Милая кузина, — сказал он моей матери, — скоропостижная смерть герцога поставила вас в тягостное и исключительное положение перед вашей дочерью. Концепчьона должна была в этот самый день выйти замуж за маркиза де Шамери, как вдруг смерть похитила вашего супруга. Она любила своего жениха? Не правда ли?
На это мать моя отвечала:
— Она любила его до безумия, до такой степени, что я боюсь за ее здоровье и за ее разум, с тех пор как этот брак был отложен на несколько месяцев.
— Кузина, — отвечал архиепископ, — церковный закон в Испании назначает в этом случае, по меньшей мере, два с половиной месяца сроку.
— Знаю, — сказала мать моя.
— Но кроме церковного закона, — продолжал архиепископ, — существует другой закон, еще строже церковного, это — обычай или, лучше сказать, то, что называют приличием.
— Знаю и это, — отвечала мать.
— Если Концепчьона, — сказал гренадский архиепископ, — возвратится в Париж, если она до окончания траура выйдет замуж за маркиза де Шамери, она проигнорирует все условности, и испанское дворянство возмутится этим.
При данных словах архиепископа мать моя глубоко вздохнула.
Архиепископ продолжал:
Как и вы, я заметил, что здоровье нашей милой Концепчьоны изменяется. Горе от потери отца усиливается неопределенной отсрочкой ее свадьбы, и я боюсь за нее столько же, как и вы. Но, — прибавил мой дядя с неисчерпаемою добротою, свойственною некоторым старичкам, — подите скажите свету, что она любит своего жениха и что, если ее не повенчают тотчас с ним, она может умереть.
Моя мать смотрела на архиепископа и не знала, к чему он ведет разговор.
Он продолжал:
— Итак, кузина, может быть, я нашел средство все согласить.
— В самом деле?! — воскликнула моя мать.
— Предрассудки света, церковный закон и счастье нашей Концепчьоны.
— Как, что вы намереваетесь сделать? — спросила с живостью моя мать.
— Слушайте меня хорошенько… вы увидите. Но наперед объясните мне некоторые подробности, которых я еще не довольно хорошо знаю.
— Говорите.
— Покойный герцог сделал свою дочь единственною наследницей всего имения?
— Конечно.
— Он передал по брачному контракту своему будущему зятю грандство, титул герцога и право прибавить к его имени имя Салландрера, не правда ли?
— Да, и накануне смерти, — отвечала мать, — он написал письмо ее Величеству, нашей королеве, прося ее утвердить эту передачу патентом.
Вот это-то именно, — сказал архиепископ, — я и хотел узнать.
— А это?
— И это-то, вероятно, и позволит мне все согласить.
— Объяснитесь.
— Ее Величество, — продолжал архиепископ, — удостоила несколько раз принять во внимание мои преклонные лета и ревность, с которою я всегда исполнял мои евангелические обязанности.
— О, я знаю это, — сказала мать.
— Ее Величество, — продолжал архиепископ, —удостоила принять во внимание мои преклонные лета и ревность к исполнению моих священных обязанностей.
Я поеду в Мадрид и надеюсь, что королева дозволит утвердить патент. Затем, по моей просьбе, назначит маркизу де Шамери вакантную теперь должность посланника в Бразилии. Если мне удастся склонить королеву разрешить маркизу присвоить имя де Салландрера и наследовать его титулы, достоинство гранда и предложенную ему при жизни должность, тогда свадьба не будет противна законам приличия, так как всякий поймет, что Концепчьона спешит выйти замуж только потому, что ее жених иначе не может быть назначен посланником, как сделавшись ее супругом.
Архиепископ уехал на другой же день.
Через месяц мы поехали в Гренадьер. Я хотела тогда же вам написать, но мать сказала мне, чтоб я подождала, так как вскоре мне, быть может, придется сообщить моему жениху хорошую весть.
Эта неделя молчания дорого мне стоила, мой друг.
Накануне нашего отъезда из замка Салландрера моя мать получила от архиепископа следующее письмо:
«Любезная кузина!
Все идет успешно. Уезжайте из замка Салландрера в Гренадьер и пока ничего еще не говорите нашей Концепчьоне».
Когда мы прибыли сюда, мать нашла здесь второе письмо архиепископа и тут все мне рассказала».
Концепчьона продолжала: «Вот второе письмо моего дяди и архиепископа.
После этого, мой друг, моя мать все рассказала мне.
Теперь вот что случилось. Мы приехали накануне, и я написала вам сейчас же это письмо. В восемь часов в мою комнату вбежала моя горничная Пепа и сказала мне:
— Сударыня, весь наш замок поднялся на ноги.
— Почему? — спросила я.
— Потому что к нашему замку приближается целый поезд.
Вы, вероятно, помните, что замок Гренадьер стоит на возвышенном месте.
— Взгляните лучше сами, сударыня, — добавила Пепа, отворив окно.
Я выбежала на балкон и вот что увидела: по дороге к замку поднималась карета, запряженная восемью мулами в
— Да ведь это королева! — воскликнула я. Моя мать поспешно вбежала в мою комнату.
— Королева! — вскричала она в свою очередь. — Королева!
Я оделась в один миг, и моя мать, взяв меня за руку, побежала со мною навстречу к ее Величеству, которую мы встретили в ту минуту, когда карета подъезжала к воротам замка. Королева дала моей матери поцеловать руку и сказала ей:
