— Да, сударь.
— А что он украл?
— Ваш портрет, маркиз, — тот портрет, который висел в зале и который изображал вас в детстве.
Фабьен и Рокамболь не могли удержаться от крика удивления.
Жозеф продолжал:
— Доказательством того, что этот господин знал вас, маркиз, служит то, что он возвестил нам ваш приезд…
— Мой приезд?
— Да, маркиз. Он сказал Антону, что вы приедете через сутки.
— Ну так не можешь ли ты, мой милый, — сказал Фабьен, — припомнить, кому ты говорил о твоем отъезде?
— Не знаю… не помню.
— Этот господин, продолжал Жозеф— говорил, что видел вас, маркиз, накануне в обществе.
Фабьен засмеялся.
— У тебя славное знакомство, — сказал он Рокамболю. — Друзья, которые приезжают воровать у тебя, и как еще воровать!..
— Конечно, эта кража очень странна, — прошептал Рокамболь, задумавшись.
Они вошли в залу, и Жозеф показал им пустую рамку. Рокамболь подошел к ней, внимательно осмотрел ее и почувствовал нервную дрожь.
— Холст не вынули, — сказал он сам себе, — а вырезали, да притом… и инструмент, которым резали, был, надо полагать, дивно остр. Тот, кто сделал кражу, искусен.
Он быстро повернулся к слуге.
— Но, — наконец сказал он, — каков собой этот молодой человек?
— Среднего роста, белокурый, тоненький.
— Антон знает его имя?
— Да, сударь, молодой человек дал ему карточку. Виконт д'Асмолль и ложный маркиз смотрели друг на друга с возрастающим недоумением. Жозеф продолжал:
— Отец Антон очень хороший человек, но он делает все так, как ему на ум попадет.
— Что же такое?
— Он пошел жаловаться, вместо того, чтоб ждать приезда господина маркиза… Воры, приехавшие в почтовой карете для похищения портрета, — не простые воры.
— Неоспоримо, — сказал Фабьен, — что хороший человек Антон — дуралей.
Жозеф принял таинственный вид и сказал шепотом Рокамболю:
— Если бы господин маркиз позволил мне сказать ему по секрету…
— Говори, — сказал Рокамболь, все более и более приходя в удивление.
— Я думаю, что вор очень дорожил портретом.
— А! Ты думаешь?
— И что он был способен на все, чтобы только похитить его.
— Черт возьми!
— Господин маркиз, — продолжал Жозеф, отойдя немного от Фабьена и говоря так тихо, что последний не мог его услышать, — господин маркиз возбудил в ком-нибудь несчастную страсть.
Рокамболь вздрогнул. С минуту он думал о Концепчьоне и вообразил, что она участвовала в похищении портрета.
— Этот белокурый тоненький молодой человек, — продолжал Жозеф, — это, может быть, была женщина.
Фабьен, подошедший к нему и расслышавший эти слова, захохотал.
— Ого, прошу покорно! — сказал он. — Я не ждал такого заключения.
Но при слове «женщина», при описании Жозефом наружности белокурого, тоненького, безбородого молодого человека Рокамболь, вместо того чтоб смеяться, почувствовал смертельный страх.
— Баккара! — подумал он.
— Как? — сказал Фабьен, взяв его руку. — Ты любим до такой степени!.. — И, наклонясь к его уху, он прибавил: — Но, несчастный, ведь ты женишься на Концепчьоне… и…
Фабьен не докончил. По аллее, идущей к замку, послышался конский топот, и Жозеф тотчас сказал: «Вот и господин Антон возвратился».
Действительно, старый управитель возвращался из ближнего города верхом на толстой кобыле.
— Загадка сейчас объяснится, — сказал Фабьен, потом он прибавил: — Добряк-старичок способен с ума сойти, увидев тебя. Жозеф, отведите маркиза в его комнату. Я пойду навстречу к Антону и вскоре все узнаю.
Рокамболь, мучимый мрачными предчувствиями, пошел за Жозефом, который отвел его в большую комнату, обитую голубыми обоями, в ту самую, о которой настоящий маркиз де Шамери так много говорил в своих записках, Рокамболь, знавший их наизусть, не забыл сказать, входя:
— Да, это та комната, в которой спала моя матушка.
— Да, сударь, — сказал Жозеф, — а вы — вы спали в этом кабинете.
— Помню.
Рокамболь подошел к окну и посмотрел при лунном свете на управителя, который слезал с лошади и, кланяясь Фабьену, спрашивал:
— Он здесь, не правда ли? Он здесь, мой молодой барин? О! Я знаю это, господин Фабьен, знаю. Вот посмотрите: в городе мне отдали письмо к нему, письмо, посланное из Парижа после вашего отъезда и адресованное в Оранжери.
— А откуда это письмо? — спросил Фабьен.
— Из Испании.
Рокамболь услышал это; он вскрикнул от радости и сказал Жозефу: «Беги, принеси мне скорей это письмо».
Письмо из Испании от Концепчьоны…
Концепчьона не перестала любить его…
Рокамболь забыл на минуту свой страх, свои угрызения, похищение портрета и Баккара, он все забыл, срывая печать с конверта письма, принесенного ему Жозефом, в то время как виконт д'Асмолль расспрашивал управителя замка Оранжери о похищении портрета.
Вот письмо Концепчьоны:
«Мой друг!
Уже прошла целая неделя с тех пор, как я писала вам.
Конечно, вы будете укорять вашу Концепчьону в том, что она забыла вас, и, однако, я должна сказать вам, что в продолжение этих дней, как и прежде, как и всегда, не проходило ни одной минуты в моей жизни, которая не принадлежала бы вам.
Мое последнее письмо из замка Салландрера. Мы прожили в нем шесть недель — я и моя мать, — оплакивая доброго отца, которого вы хорошо знали, молясь за него в надежде, что наши молитвы не нужны…
Бог принял его в недра свои, без сомнения, в тот самый час, как он умер.
Теперь, мой друг, я пишу вам из замка Гренадьер, из другого владения нашего семейства, где я провела свое детство, это владение находится между Кадиксом и Гренадой[3], в том раю мавров, который называется Андалусией. Здесь соединены все счастливые и несчастные воспоминания моего детства. Здесь, близ Гренадьер, был отравлен дон Педро братьями гитаны, любившей бесчестного дона Хозе и убившей его самого шестью годами позже.
Но успокойтесь, мой друг, я приехала в Гренадьер не с тем, чтоб искать воспоминаний о доне Педро. Мое сердце принадлежит только вам одному, и навсегда.
Я приехала сюда с матерью… отгадайте, мой друг, для чего… я приехала сюда с единственною целью поторопить нашу свадьбу.
Вы знаете, что испанские обычаи насчет траура очень строги.
В тот день, когда смерть постигла наш дом и сделала меня сиротой, я должна была сделаться вашей
