жестоки!
– Друг мой, – отвечала Клара, – вы ли можете упрекать меня за то, что я заботилась о вашей чести столько же, сколько о своей? Неужели вы не понимаете – надобно признаться в этом, потому что вы и сами, верно, догадаетесь, – неужели вы не понимаете, что я страдала не меньше вас, даже больше вас, потому что у меня недостало сил переносить такие страдания? Выслушайте же меня, и пусть слова мои, вырывающиеся из глубины сердца, упадут прямо на вашу душу. Друг мой, я уже сказала вам, я страдала больше вас: меня терзало опасение, которого вы не могли иметь, потому что знали, что я люблю только вас. Живя здесь, не жалеете ли вы о той, которой здесь нет, и в мечтах о будущем нет ли у вас какой- нибудь надежды, которая не относится ко мне?
– Виконтесса, – отвечал Каноль, – вы вызываете меня на откровенность, и потому я буду говорить с вами откровенно. Да, когда вы оставляете меня печальным моим размышлениям, отсутствием вашим вы заставляете меня скитаться в домах, где глупцы волочатся за здешними горожанками. Когда вы не хотите смотреть на меня или когда заставляете меня так дорого покупать одно ваше слово, одно движение, один взор, которого я, может быть, не стою... тогда я досадую, что не умер на поле сражения, упрекаю себя за то, что сдался, жалею об этом, даже совесть грызет меня...
– Совесть!
– Да, виконтесса. Как верно, что я вас люблю, так же верно и то, что теперь другая женщина плачет, стонет, готова отдать жизнь за меня, и что же? Она должна думать, что я или подлец, или предатель.
– Не может быть!
– Уверяю вас, что так!.. Не она ли сделала меня тем, что я теперь? Не поклялся ли я ей, что спасу ее?
– Но вы и спасли ее.
– Да, от врагов, которые могли измучить ее тело, а не от отчаяния, которое гложет ее сердце, если она знает, что я сдался вам.
Клара опустила голову и вздохнула.
– Вы не любите меня! – сказала она.
Каноль вздохнул в свою очередь.
– Не хочу обольщать вас, барон, – продолжала она, – не хочу лишать вас подруги, которой я не стою. Однако же вы знаете, я тоже люблю вас, я пришла сюда просить всей вашей любви. Я пришла сказать вам: я свободна, вот моя рука... Предлагаю вам ее, потому что никого не могу сравнить с вами... Не знаю человека достойнее вас.
– Ах, виконтесса! – вскричал Каноль. – Какое счастье! Вы дарите мне блаженство!
– О, вы меня не любите! – печально прошептала она.
– О, люблю, люблю!.. Но не могу пересказать вам, сколько я страдал от вашего молчания и осторожности.
– Боже мой! Так вы, мужчины, ничего не угадываете? – сказала Клара, поднимая прелестные глаза к небу. – Разве вы не поняли, что я не хотела заставить вас играть смешную роль, не хотела, чтобы могли подумать, что мы вместе устроили сдачу Сен-Жоржа? Нет, я хотела, чтобы вас выменяла королева или чтобы я вас выкупила, и тогда вы совершенно бы принадлежали мне. Но вы не захотели подождать!
– Теперь, виконтесса, теперь я подожду. За один теперешний час, за одно обещание, сказанное вашим очаровательным голосом, который уверяет, что вы любите меня, я готов ждать целые годы...
– Вы все еще любите Нанону Лартиг! – сказала Клара, покачав головою.
– Виконтесса, – отвечал Каноль, – я солгал бы, если бы не сказал вам, что чувствую к ней дружескую благодарность. Верьте мне, возьмите меня с этим чувством. Я отдаю вам столько любви, сколько могу дать, а это уже очень много.
– Ах, – сказала Клара, – я не знаю, должна ли я принять ваше предложение: вы выказываете много великодушия и вместе с тем много любви.
– Послушайте, – продолжал Каноль, – я готов умереть, чтобы избавить вас от одной слезинки, и без сострадания заставлю плакать ту, о которой вы говорите. Бедняжка! У ней множество врагов, даже те, кто не знает ее, и те проклинают ее. У вас, напротив, только друзья, кто вас не знает, и тот уважает вас, а все ваши знакомые вас любят. Судите же, какая разница в моих чувствах к вам и к ней: последнее кроется в моей совести, а первое наполняет мою душу.
– Благодарю, друг мой. Но, может быть, вы покоряетесь минутному увлечению, потому что я здесь с вами, а потом будете раскаиваться? Так взвесьте слова мои хорошенько. Даю вам сроку на размышление до завтра. Если хотите передать что-нибудь госпоже Лартиг, если хотите ехать к ней, то вы свободны, Каноль, я возьму вас за руку и сама выведу за бордоскую заставу.
– Виконтесса, не нужно ждать до завтра, – отвечал Каноль. – Хотя сердце мое горит, однако же я в полном рассудке и повторяю вам: люблю вас, люблю только вас, буду любить только вас!
– Благодарю, благодарю, друг мой! – воскликнула Клара, подавая ему руку. – Вот вам моя рука и мое сердце.
Каноль принялся целовать ее руку.
– Помпей подает мне знак, что пора выйти, – сказала Клара. – Верно, хотят запереть капеллу. Прощайте, друг мой, или лучше до свидания! Завтра вы узнаете, что я хочу сделать для вас, то есть для нас. Завтра вы будете счастливы, потому что я буду счастлива.
Не будучи в силах скрывать своей любви, она взяла руку Каноля, поцеловала ее и убежала, оставив Каноля в невыразимом восторге.
XIII
Между тем, как говорила Нанона, король, королева, кардинал Мазарини и маршал де ла Мельере отправились в путь наказывать непокорный город, который дерзнул открыто восстать за принцев. Они приближались медленно, но все-таки приближались.
Приехав в Либурн, король принял депутацию жителей Бордо. Они уверяли его в своей преданности и в своем усердии. При тогдашнем положении дел такое уверение было довольно странно.
Королева приняла посланных очень гордо.
– Господа, – отвечала она им, – мы поедем через Вер и скоро будем иметь случай лично удостовериться, так ли искренни ваша преданность и ваше усердие, как вы уверяете.
При слове
– Сейчас же отправимся в Вер, – сказала она, – крепость хороша, по уверению герцога д’Эпернона. Там поместим мы короля.
Потом, повернувшись к капитану своей роты Гито и к прочим лицам свиты, спросила:
– Кто комендантом в Вере?
– Кто-то новый, – отвечал Гито.
– Человек верный, надеюсь? – продолжала Анна Австрийская, нахмурив брови.
– Он лично известен герцогу д’Эпернону.
Лицо королевы прояснилось.
– Если так, скорее в путь! – сказала она.
Маршал де ла Мельере возразил ей:
– Ваше величество вольны делать, что вам угодно, но лучше бы не расставаться с армией и не уезжать вперед. Воинственный въезд в Верскую крепость произвел бы доброе впечатление. Подданные короля должны знать его силу, она ободряет верных и устрашает изменников.
– Мне кажется, что маршал совершенно прав, – сказал кардинал Мазарини.
– А я говорю, что он ошибается, – отвечала королева. – До самого Бордо вам нечего опасаться, король силен сам собою, а не войском. Его придворного штата достаточно ему.
Маршал опустил голову в знак согласия.
– Приказывайте, ваше величество, – сказал он, – ведь вы королева.
Королева подозвала Гито и приказала ему собрать телохранителей, мушкетеров и конноегерей. Король сел на лошадь и поехал впереди их. Племянница кардинала Мазарини и придворные дамы сели в карету.
