огонь и ветер, ржущая громом и брызжущая морской пеной им под ноги. Донадье налег на руль, барка подалась, словно понимая необходимость быстрого повиновения, и подставила корму ударам ветра. Шквал прошел, оставляя за собой дрожащее море, и все, казалось, утихло. Но буря набиралась духу.
— Вот мы и избавились от этого шквала, — сказал Мюрат.
— Нет, ваше величество, — сказал Донадье, — это был авангард, скоро подойдет и главная армия.
— А не сделать ли нам кое-каких приготовлений для ее приема? — весело возразил король.
— Каких? — спросил Донадье. — Держитесь, сир, покрепче!..
Действительно, приближался второй шквал, более мощный, чем первый, в сопровождении дождя и молний. Донадье попытался повторить испытанный маневр, но это ему не удалось; мачта согнулась, как тростник, лодка зачерпнула воды.
— К насосу! — крикнул Донадье. — Сир, вот случай нам помочь.
Бланкард, Ланглад и Мюрат сняли свои шляпы и начали ими вычерпывать из барки воду.
Положение этих четырех человек было ужасно, и оно длилось три часа. К рассвету ветер ослабел; однако море оставалось бурным и грозным. Давал себя почувствовать и голод; вся провизия была снесена в море, одно лишь вино сохранилось неприкосновенным. Король взял одну из бутылок, сделал из нее глоток и передал ее спутникам: необходимость уничтожила этикет. У Ланглада оказалось при себе несколько плиток шоколада, которые он и предложил королю. Мюрат разделил их на четыре части и заставил спутников принять их. Когда был окончен этот скромный завтрак, стали определять положение Корсики, но барка настолько пострадала, что не было уверенности, что она дойдет до Бастии.
За весь день наши путешественники не могли сделать более десяти лье; они шли под маленьким фок-парусом, не решаясь развернуть большой, и ветер настолько был изменчив, что время терялось даром в борьбе с его капризами. К вечеру обнаружилась течь; вода просачивалась через щели в раздавшихся досках. Носовые платки экипажа послужили для законопачивания.
Ночь, мрачная и непроницаемая, вторично окутала их тьмою. Мюрат, разбитый усталостью, уснул. Бланкард и Ланглад уселись возле Донадье. Ночь, по-видимому, собиралась быть спокойной; между тем, по временам стал слышаться глухой треск. Моряки переглянулись. Затем их взоры обратились к королю, спавшему также крепко, как спал он когда-то в песках Египта и в снегах России. Один из моряков поднялся и перешел на другой конец лодки, насвистывая сквозь зубы провансальскую песенку. Осмотрев небо, волны и лодку, он возвратился к товарищам и уселся, про себя ворча:
— Будет чудо, если мы доплывем.
Ночь шла к исходу. Перед рассветом вдали показался корабль.
— Парус! — закричал Донадье. — Парус!
Крик разбудил короля.
В самом деле, маленькое торговое судно шло от Корсики, направляясь в Тулон. Донадье стал править к нему, Бланкард поднял паруса, рискуя повредить барке, а Ланглад побежал на нос, чтобы помахать оттуда королевским плащом. Их заметили, и скоро бриг был рядом. Король прокричал капитану, обещая ему крупную награду за то, что тот примет на борт его с тремя спутниками и отвезет на Корсику. Капитан выслушал предложение, затем, повернувшись к экипажу, отдал вполголоса какое-то распоряжение, которого не мог расслышать Донадье, но понял, вероятно, по жестам, так как тотчас же скомандовал Лангладу и Бланкарду проделать маневр, необходимый, чтобы удалиться от корабля. Король топнул ногой.
— Что вы делаете, Донадье? Что вы делаете?! — закричал он. — Вы что, не видите, что он подходит к нам?
— Да, клянусь честью, я это вижу!.. Повинуйтесь, Ланглад! Осторожней, Бланкард! Да, он идет на нас, но, может быть, я это слишком поздно заметил. Так, хорошо, так, хорошо, теперь ко мне, — и Донадье налег на руль и дал ему такой яростный и внезапный поворот, что барка, вынужденная круто изменить направление, казалось, встала на дыбы, как взнузданная лошадь. Огромная волна, поднятая гигантом, надвигавшимся на нее, понесла барку, как листок, и бриг прошел в нескольких футах от ее кормы.
— А! Изменник! — вскричал король, который только сейчас понял намерение капитана, и выхватил из-за пояса пистолет. — На абордаж, на абордаж!
— Да, да, — сказал Донадье, — он принял нас, бездельник или, вернее, животное, за морских разбойников и хотел нас потопить.
И, действительно, лодка быстро стала наполняться водой. Попытка к спасению лодки, на которую отважился Донадье, ужасающим образом попортила барку. Все бросились вычерпывать воду. Эта работа продолжалась десять часов. Наконец, Донадье вторично испустил обнадеживающий крик:
— Парус! Парус!
Король, Ланглад и Бланкард прекратили работу. Опять подняли паруса и направились к судну, вода в барке, тем временем, не встречая препятствий, быстро прибывала. Надо было успеть подплыть к кораблю раньше, чем барка пойдет ко дну. Корабль, со своей стороны, казалось, поспешил им навстречу. Ланглад узнал его первым; это было неаполитанское королевское судно, несшее сторожевую службу между Тулоном и Бастией. Ланглад был другом капитана, он позвал его по имени отчаянным голосом умирающего и был услышан.
Барка наполнялась водой, король и его спутники находились в ней по колени. Она уже накренилась, когда с корабля бросили канаты. Король и его товарищи были спасены. Донадье, покинувший барку последним, обернулся с хладнокровием моряка, посмотрел, как пучина открыла перед ним свою обширную пасть и поглотила перевернувшуюся барку. Еще каких-то пять секунд, и эти четверо людей, теперь спасенных, погибли бы!..
Едва Мюрат показался на палубе, как какой-то человек бросился к его ногам; это был мамелюк, некогда привезенный Мюратом из Египта, и который потом женился в Кастелламаре; торговые дела привели его в Марсель, где он только чудом избежал казни, которой подвергались его соотечественники. Несмотря на переодевания и на труды, которые ему пришлось перенести, он был узнан своим прежним господином. Его радостные возгласы не дали возможности королю скрывать долее свое инкогнито — сенатор Касабланка, капитан Олетта, племянник принца Баччьокки, комиссар по имени Боэрко, избежавшие избиения на юге и находившиеся на судне, начали называть его королевским именем и составили около него маленький придворный штат. Переход был резок и произвел быструю перемену: не было более Мюрата — изгнанника, был Иоахим I, король неаполитанский. Земля изгнания исчезла вместе с утонувшей баркой, и на их месте появились на горизонте, как дивное видение, Неаполь с восхитительным заливом. И, несомненно, первая мысль о фатальной экспедиции в Калабрию родилась именно в эти дни душевного подъема. Между тем, король не знал, какой прием его ожидает на Корсике, а потому и принял имя графа Де?Кампо Мелле и под этим именем 25?го августа высадился в Бастии.
Но его предосторожности были напрасны. Три дня спустя после его приезда решительно все знали о его присутствии в этом городе. Скоро начались сборища. Послышались крики: «Да здравствует Иоахим!» И король, опасаясь нарушить общественное спокойствие, в тот же вечер покинул Бастию вместе со своими тремя спутниками и мамелюком.
Два часа спустя он прибыл в Висковато и стучался в дверь генерала Франческетти, который служил ему во все время его царствования и который, покинув Неаполь одновременно с королем, отправился на Корсику с женою, чтобы поселиться в доме своего тестя Колонна Чикальди. Генерал ужинал в то время, когда ему пришли сказать, что какой-то иностранец желает с ним говорить. Он вышел и увидел Мюрата, завернутого в солдатскую шинель. Генерал замер в изумлении. Мюрат вперил в него свои большие черные глаза, затем, скрестив руки, сказал:
— Франческетти, найдется ли за вашим столом для меня место? Найдется ли под вашей кровлей убежище для вашего изгнанника-короля?..
Франческетти, не в состоянии ответить, упал к его ногам и поцеловал ему руку. С этого момента дом генерала был в распоряжении Мюрата.
Как только слух о приезде короля разлетелся по окрестностям, к Висковато стали стекаться офицеры всех чинов, ветераны, сражавшиеся под его начальством, и корсиканские добровольцы. Скоро дом генерала превратился во дворец, деревня — в королевскую резиденцию, и остров — в королевство. Странные слухи распространились о намерениях Мюрата, армия в девятьсот человек давала им некоторые подтверждения.
