повиновения, тот остался в группе, в которой мы его уже видели.
Королева, не раз обменявшаяся с Андре многозначительными взглядами, теперь уже почти не теряла из виду молодого человека и каждый раз, как она смотрела на него, она говорила себе:
«Это, несомненно, он самый».
Филипп, как мы уже говорили, видел, что королева озабочена; видел и искал если не причину этой озабоченности, то, по крайней мере, пытался понять, чем она озабочена.
Любящий никогда не заблуждается, думая о тех, кого любит. И он догадывался, что королева поражена каким-то событием, странным, таинственным, никому не известным, кроме нее и Андре.
В самом деле, королева растерялась и пряталась за веером — это она, которая обычно всех заставляла опускать взоры.
Пока молодой человек спрашивал себя, к чему приведет озабоченность ее величества, в салон, где собрались все эти люди, в сопровождении офицеров и прелатов вошел некто в величественном кардинальском облачении.
Королева узнала Луи де Роана; она следила за каждым его шагом, а затем отвернулась, даже не делая усилий, чтобы не хмурить брови.
Прелат, ни с кем не здороваясь, прошел через толпу, направился прямо к королеве и поклонился ей скорее как светский человек, который здоровается с дамой, нежели как подданный, который здоровается с королевой.
Кардинал Луи де Роан был мужчиной в расцвете лет, с запоминающейся внешностью, с благородной осанкой взгляд у него был умный и благожелательный; у него были тонкие, недоверчиво сжатые губы и восхитительные руки; полысевшая голова обличала в нем не то сластолюбца, не то ученого — принц де Роан был и тем и другим.
Этого человека осаждали женщины, любившие его за любезность без пошлых комплиментов и трескучих фраз; кроме того, он был известен своей щедростью. Он сумел прослыть бедным, хотя у него было сто шестьдесят тысяч годового дохода.
Король любил его за то, что он был ученым; королева, напротив, его ненавидела.
Причины этой ненависти так и не стали в точности известны, но они могут быть объяснены двояко.
Во-первых, в качестве посла в Вене, принц Луи, как говорили, писал королю Людовику XV о Марии- Терезии насмешливые письма, чего никогда не могла простить этому дипломату Мария-Антуанетта.
Во-вторых, — и это черта истинно человеческая, а главное, это было правдоподобно, — по поводу брака юной эрцгерцогини с дофином посол как будто писал все тому же Людовику XV, который как будто однажды читал это письмо вслух за ужином у графини Дю Барри, писал, повторяем мы, о некоторых особенностях, оскорбительных для самолюбия молодой женщины, в ту пору чересчур худощавой.
Эти нападки, как говорят, глубоко уязвили Марию-Антуанетту, она не могла публично признать себя их объектом, но как будто дала себе клятву рано или поздно отомстить нападающему.
Ее ненависть вызревала исподволь и делала затруднительным положение кардинала.
Каждый раз, как он видел королеву, он встречал этот ледяной прием, представление о котором мы сейчас попытались дать нашему читателю.
Но, будучи выше этого презрения, то ли потому, что это был действительно сильный человек, то ли потому, что какое-то непобедимое чувство заставляло его все прощать своей врагине, Луи де Роан не пренебрегал никакой возможностью подойти к Марии-Антуанетте, а в случаях для этого недостатка не было, ибо принц Луи де Роан был главным духовником двора.
Кардинал скользнул, как тень, омрачающая веселую сцену, разыгравшуюся в воображении королевы. И едва он отошел от Марии-Антуанетты, как она успокоилась.
— А знаете, — обратилась она к принцессе де Ламбаль, — ведь поступок этого молодого офицера, племянника господина бальи, — один из самых героических поступков в этой войне!.. Как его зовут?
— Кажется, господин де Шарни, — отвечала принцесса и повернулась к Андре, чтобы осведомиться у нее. — Правда, мадмуазель де Таверне? — спросила она.
— Да, ваше высочество, Шарни, — отвечала Андре.
— Я хочу, — продолжала королева, — чтобы господин де Шарни рассказал этот эпизод именно нам, не утаивая ни единой подробности… Пусть его найдут. Он еще здесь?
Один из офицеров отделился от своей группы и поспешно вышел, исполняя приказ королевы.
В ту же минуту она огляделась вокруг и увидала Филиппа.
— Господин де Таверне, — как всегда, нетерпеливо сказала она, — поищите его.
Филипп покраснел: быть может, он подумал, что должен был предупредить желание государыни. И он принялся разыскивать этого счастливого офицера, с которого не спускал глаз, когда его представляли королю.
Долго разыскивать его не пришлось.
Минуту спустя явился де Шарни между двумя посланцами королевы.
Когда он подошел к той группе, центром которой была королева, он ничем не показал, что знает не только мадмуазель де Таверне, но и королеву.
Эта деликатность, эта сдержанность еще больше привлекли к нему внимание королевы, столь деликатной во всех своих поступках.
У де Шарни были основания скрыть свое изумление при неожиданной встрече с дамой из фиакра не только от Других. Верхом безукоризненной честности было, если возможно, не подать виду, что он узнал ее, и ей самой.
Взгляд де Шарни оставался естественным, в нем была только обаятельная застенчивость, и он не поднимал глаз До тех пор, пока королева не обратилась к нему.
— Необходимо, чтобы все вы узнали вот о чем, — заговорила она. — Господин де Шарни, этот молодой офицер, этот вновь прибывший, этот незнакомец был уже хорошо нам знаком еще до того, как его представили нам сегодня вечером, и он вполне заслуживает того, чтобы его знали, чтобы им восхищались все женщины.
Присутствующие видели, что королева хочет говорить, что она хочет рассказать какую-то историю, которую каждый может подхватить на лету — будь то небольшой скандал, будь то небольшой секрет. Все собрались вокруг королевы, все слушали, все затаили дыхание.
— Представьте себе, сударыни, — начала королева, — что господин де Шарни столь же снисходителен по отношению к дамам, сколь неумолим по отношению к англичанам. Мне рассказали о нем одну историю, которая — объявляю заранее — делает ему в моих глазах величайшую честь. Вот как было дело, — продолжала королева. — Две дамы, которых я хорошо знаю, оказались в затруднительном положении из-за толпы на улице и запаздывали домой. Они подвергались самой настоящей опасности, и опасности серьезной. В это время, волею случая или, вернее, волею счастливого случая, тут проходил господин де Шарни; он растолкал толпу, взял под свое покровительство обеих дам, хотя знаком с ними не был, а определить их положение в обществе было трудно, и проводил их очень далеко... кажется, за десять миль от Парижа.
— Ах, государыня, вы преувеличиваете! — со смехом сказал Шарни, успокоенный таковым рассказом.
— Но лучше всего было то, — продолжала королева, — что господин де Шарни даже не пытался узнать имена этих дам, он оказал им такую услугу, что доставил их до того места, которое они ему указали, и удалился, не повернув головы, так что они выскользнули из его добрых рук, не встревожившись ни на минуту.
Все закричали от восторга, все выражали восхищение; Шарни поздравляли двадцать женщин одновременно.
— Это великолепно! — кричал хор голосов.
— Господин де Шарни! — продолжала королева. — Король, несомненно, думает о том, как наградить господина де Сюфрена, вашего дядюшку, я же очень хотела бы что-нибудь сделать для племянника этого великого человека.
Она протянула ему руку.
И в то время как Шарни, побледнев от радости, коснулся ее губами, Филипп, побледнев от горя, спрятался за широкими занавесками гостиной.
