Дикая энергия. Лана

тоскливые.

— Почему бы вам не вернуться в гнездо? — спрашиваю я. — Ведь полиция…

— Мы и так чудом спаслись, — говорит он глухо. — Полиция хорошо научилась ставить ловушки. Вот, у соседей видишь что…

Смотрим на обгорелый дом по соседству.

— Ты обещал рассказать про кротов.

— Они тоже дикие, — говорит он нехотя. — Но только не летающие. Еще их родители нашли какие-то брошенные подземелья и перебрались туда. У них там подземные реки, турбины работают, худо-бедно есть свет, тепло… А солнца нет. И разогнуться негде. Видишь, какие они все сутулые.

— Тебе не нравится такая жизнь, — говорю я.

— Лана… — Алекс вздыхает. — Я… помнишь, как мы с тобой летали на показуху? — В голосе его горечь.

— Мы еще будем летать, — говорю я твердо. — Мы будем жить под солнцем и так, как сами захотим. Надо собирать синтетиков, тех, что оштрафованы, тех, кто едва дотягивает до энергочаса. Надо собирать их… и они будут жить.

— Скажи, — Алекс колеблется, — они… ты их навсегда… они становятся дикими, да? Ты их переделываешь?

Я качаю головой:

— Я только помогаю им выжить. А потом — они могут, если постараются, найти Дикую Энергию — в себе. Если не побоятся. Если очень захотят… Это трудно, но это возможно. Мы соберем много-много людей… соберем их, вооружим и поведем на Завод. И остановим его.

— Скажи, — Алекс смотрит на низкие тучи, — а если просто перекрыть подачу сырья? Захватить СИНТ… Это тоже тяжело, но возможно. Остановить погрузки. Завод без сырья станет, разве нет?

— Понимаешь, — мой голос внезапно хрипнет, — если он не получит сырья из города, он отправит свои автоматы в поселок трех родов. И будет работать еще долго, убивая горных жителей — всех, до кого сможет дотянуться. И присылать нам… нашим синтетикам… эту энергию.

Я сглатываю. Алекс молчит.

— И потом, — я говорю все тише, — понимаешь… Захватить СИНТ куда труднее, чем Завод. Просто потому, что СИНТ подкупает. Вот он пообещает человеку… или его жене, или детям… хороший гарантированный пакет каждый день. И человек не будет рассуждать, откуда взялся этот пакет. Он возьмет его, потому что подумает: «Не я возьму, так возьмет кто-то другой». И будет на нем жить. И еще… понимаешь… захватить СИНТ — это все равно, что принять участие в дележке. Делить энергию… которую произвели из живых людей. Из горцев, из… — Я чуть было не говорю «из Ярого», но вовремя прикусываю язык. — Пусть ты или я не станем ее делить, но обязательно найдутся такие, которые станут! Ради денег или ради своих любимых людей… Понимаешь? Нам надо остановить Завод! Если не будет Завода, СИНТ развалится сам по себе. Но сначала…

Алекс хочет что-то сказать, но тут начинается энергошоу. Вспыхивает экран — красным, белым, потом ярко-зеленым. По нему ползут буквы: братья и сестры мои, пиксели, работают, стараются.

Мы с Алексом смотрим, как на экране сменяют друг друга яркие рисованные картинки. Забавные люди с длинными, как сосиска, головами гоняются друг за другом по нарисованным улицам города… Я невольно улыбаюсь. Это действительно весело. Это смешно. Кто это придумал, нарисовал — неужели сам Хозяин?! Трудно поверить…

Появляется заставка. Потом реклама водяного насоса. Я поворачиваю голову, чтобы что-то сказать Алексу, но у него вдруг меняется лицо, он смотрит на экран…

Я оборачиваюсь — и успеваю увидеть огромную надпись, черным по красному: «ЛАНА, ПОМНИ СЛОВА ЦАРЬ-МАТЕРИ. ПОЩАДИ ИХ».

Дни проходят за днями, а я почти не сплю. Клубы, комнаты, какие-то мастерские: люди собираются тайно, накануне энергочаса. Каждая встреча начинается со страха и неверия.

— Ты — Лана? — спрашивают они презрительно и недоуменно. — Докажи!

Мне меньше всего хочется что-нибудь им доказывать. Я просто с ними танцую — танцую для них.

Некоторые подхватывают ритм сразу же. Некоторые — после долгих попыток. Мне попадается несколько человек, вообще лишенных чувства ритма, они не могут повторить — прохлопать — простейшего ритмического узора. Они разбалансированы, не слышат собственного сердца, тела их, как студень, но я должна спасти и их тоже.

Удивительное дело: день ото дня я не становлюсь слабее. Наоборот — чем больше изматываюсь, тем больше сил во мне накапливается. Люди за моей спиной переглядываются многозначительно.

Зато когда я засыпаю, вижу один и тот же страшный сон. Будто выхожу из клуба, сворачиваю за угол, а там стоит, поджидая меня, Хозяин Завода. Пытаюсь убежать и не могу. Ноги прилипли к асфальту. Такое жуткое ощущение — ноги прилипли…

«Помни слова Царь-Матери. Пощади их».

А себя я разве щажу?!

— Римус… где все твои барабаны?

— Раздал, — говорит он беспечно. — Синтетикам.

— Не жалко?

— Что делать, если у меня отобрали магазин? К тому же, может быть, они нам еще пригодятся…

Мы сидим в дальнем углу подземного клуба. Уже утро, синтетики расходятся. Мы с Римусом забились в уголок, где никто не мешает. И еще — это важно — здесь есть второй выход, в глубину, к кротам. На всякий случай.

В последнее время это стало моей повадкой — всегда проверять, есть ли второй выход. А лучше третий. Вся полиция города мобилизована на поимку «этой Ланы». Нам все труднее найти клуб для встречи с синтетиками, все больше риск, что кто-то, польстившись на обещанный властями призовой пакет, меня выдаст. И все больше не по себе — могу привести хвост к той норе, где живут сейчас прежние обитатели гнезда Перепелки.

— Тебе нелегко, — говорит Римус.

— Такое чувство, будто я пытаюсь выкопать подземный тоннель чайной ложечкой.

— Твой ритм — это не чайная ложечка. Твое имя сейчас делает больше, чем все мои барабаны, заговори они одновременно.

Я усмехаюсь. Римус кладет передо мной на жестяную тарелку кусочек витаминного торта — две тонких высохших полосочки со вкусом клубники. Торт хрустит на зубах.

— Римус, — говорю я, — ты помнишь, когда-то была такая забава… гонки в пневмотоннелях?

— Да, — он улыбается. — Хорошее было время. Я и сам там гонялся пацаном, ногу сломал… А что?

— Это правда, что пневмонавты пели песни, когда гонялись? Про себя? Задавали ритм?

Он присматривается ко мне и вдруг настораживается.

— Лана… это важно?

— Ты должен был знать его, — говорю я.

— Кого?

— Там был, — я подбираю слова, — такой человек… среди гонщиков. Он, когда летал, всегда пел про себя вот так: «Жил-был парень, звали его Ветер, он девчонкам головы кружил…»

— А как его звали?

— Я не знаю.

Римус смотрит мне в глаза. Откидывается на спинку стула.

— Это правда, мы все пели про себя. Те, кто не пел, или пел неправильно, вскоре разбивались. Я и ногу-то сломал оттого, что перешел на другую песню… слишком медленную… настроение у меня было… такое. Лана, песня — это талисман. Мы никогда не говорили друг другу, кто что поет.

— Там была еще женщина, — говорю я. — Похожая на меня.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает он почти резко.

— Он сказал.

— Да кто же он такой?

— Лучше скажи, ты эту женщину знаешь?

Он качает головой:

— Мы все расстались. Она потом родила ребенка. А еще потом, я слышал, она умерла…

— Ребята, — за перегородку заглядывает хозяин клуба, — я закрываюсь. Уходите. Если можно, разными путями.

Я тут же встаю. Римус не двигается с места: смотрит на меня вопросительно.

— Я тебе потом все объясню, — обещаю я честно. — Мне надо подумать.

«Жил-был парень, звали его Ветер…»

Я выхожу из клуба. Оглядываюсь: улица пуста. На бетонной стене мерцает тусклая рекламная надпись: «Горожане! Для Вас! Завтра! Праздник Энергии! Незабываемый Энергочас! Приди и Отметь Двадцать Пятую Годовщину…» Годовщину чего, не разобрать: в этом месте на стену кого-то вырвало.

Сегодня ночью в городе будет особенно шумно. К каждому пакету добавят по два-три энерго. И синтетики выйдут на улицу, где будут ждать их дешевые развлечения, и радоваться без памяти — без мысли о завтрашнем дне…

Задумавшись, сворачиваю за угол. Прямо передо мной стоит, расставив ноги, высокая фигура в черном плаще. Я отшатываюсь; замечаю сперва полицейские нашивки и только потом, почти секунду спустя, узнаю Максима.

— Ты обалдел? Я могла тебя…

— Скорее.

У него такое лицо, что я слушаюсь без вопросов. Он хватает меня за локоть и куда-то тащит; не успеваю и глазом моргнуть, как оказываюсь в багажнике полицейской машины, рядом с двумя толстыми, жирными от масла велоцепями. Вдалеке слышен свист, топот, отрывистые приказы «Всем стоять на