Развияр упал на колени. Властелин помог ему подняться.
– Что ты переписывал для прежнего хозяина? Небось, всякую ерунду?
– «Приключения фаворитки». «Поучительные сказания о людях, животных и прочих тварях». «Путешествие на Осий Нос», но не до конца, и еще много книг…
– Вспомни их все и запиши названия, – сказал властелин. – Сделай это сегодня, потому что завтра ты заступаешь на службу, и сотник Бран, я думаю, много раз заставит тебя расплатиться за твою первую победу.
Властелин оказался прав. Сотнику Брану плевать было на то, что Развияр болен и слаб. Сотник Бран не испытывал почтения перед воинской доблестью молодого стражника. Положение Развияра резко ухудшилось: Бран отправлял его на самые скучные, тяжелые и бесславные работы, в одночасье разжаловав из любимца едва ли не в слугу.
Развияр не роптал. По вечерам он падал на тюфяк и засыпал, в то время как прочие, посмеиваясь, шли «в птичник», и где-то там ждала гостей Джаль с вечной своей виноватой улыбкой. Старшая служанка ставила зарубку против ее имени на деревянной табличке. Полагалось не больше одной зарубки за ночь и не меньше одной за три ночи – так объяснял Развияру Тари-Колесо, болтун, ставший еще более словоохотливым после того случая в патруле: троих убили, уцелели только Тари и Кривуля.
Стражники, в отличие от сотника, прониклись к Развияру почтением. Кривуля, прежде не упускавший случая подставить ножку, теперь приносил молоко из кухни, наливал Развияру кружку и просил рассказать, «как все было»; Развияр рассказывал, не приукрашивая ни на полслова.
– С какого он с первого бока ударил?
– С правого. Обошел меня слева.
– Ты держал?
– Только чуть выдержал, чтобы уйти из-под клинка. А так – кто же его удержит, проще замок на руках поднять…
– Да, – глаза Кривули затуманивались. – Они… Я вот думаю, если бы мы с Тари не дернули бежать со всех ног, – может, они наших бы парней не порубили? Может, мы их… зря так, а, малой?
– Порубили бы всех, – чистосердечно отвечал Развияр. – И меня бы порубили, если бы не огневуха. Это же нечестно – эти твари нападают двое на одного, четверо, шестеро на одного.
– Нечестно, – говорил Кривуля, и лицо его прояснялось.
Кривулю, в отличие от болтуна Тари, грызла совесть. Развияр облегчал ее груз, как умел, и говорил от чистого сердца. Кривуля чувствовал это – и даже стал заступаться за «малого» перед Браном.
Неделю за неделей Развияр стоял в ночной страже, чистил отхожие места, бегал по пустяковым поручениям – все молча, не выказывая недовольства. Когда выпадала свободная минута, брал арбалет и шел на стрельбище тренироваться. Ежедневная «механическая» жизнь потеряла значение; Развияр будто вернулся в те времена, когда он с утра до ночи грузил камни, возил тачки или вертел свой ворот. Тогда его сознание отлетало прочь, не заботясь о заключенном в рабстве теле, и бродило по лесу из детских воспоминаний.
Теперь у Развияра появилось много новых тем для размышления. Под замком, в глубокой шахте, лежало тело зверуина, бывшего при жизни магом, и, мертвое, охраняло замок.
Развияру виделись скальные черви, запряженные магической волей четвероногого существа в золотом мундире. Как они грызут камень, выстраивая в глубине горы залы и коридоры, комнаты, лестницы, колодцы для платформ-подъемников. Как маг-зверуин воздевает руки, и на указательном пальце блестит бирюзовый камень; как вылетает стрела из дальнобойного лука и пробивает волшебнику сердце.
Где был властелин, когда мага убили? Отомстил ли он за друга, и если отомстил, то как? И, главное, – зачем он показал Развияру мертвеца под горой? Он, который видит насквозь не только «маленького гекса», но и сотника Брана, и, вероятно, каждого человека в замке?
Усталые руки дрожали, удерживая взведенный арбалет. Развияр целился и стрелял, и снова стрелял, и снова. Потом брал лук – самый тугой, какой только находился в оружейной, и, отойдя в дальний конец коридора, стрелял с полутьме в едва различимую мишень.
Однажды стрела чиркнула по потолку, и Развияр вдруг ощутил свою беспомощность: запертый в коридоре с дальнобойным луком, как личинка огневухи – в яйце. В каменной щели «поправка на ветер» – бессмысленные слова; здесь нет места, чтобы протянуть красивую, плавно изогнутую дугу, частью которой должна стать летящая стрела. Мешали стены, давил потолок, мучила темнота. Развияру захотелось свободы – но не такой, когда можно идти на все четыре стороны.
Свободы думать. Связывать целое из частей. Видеть людей насквозь, предугадывать чужие поступки, понимать магов во всей их непостижимости. Он хотел этого гораздо сильнее, чем совсем еще недавно желал девушку Джаль.
И, погибая от собственного несовершенства, Развияр бросил лук и заплакал – благо, никто его не видел.
А потом – через несколько минут – чувство сдавленности прошло. Развияр удивился: что с ним было, откуда накатила тоска? Может быть, это воспоминание о давящих стенах там, внизу, где лежит мертвый маг-зверуин?
Он поднял лук и продолжал упражнения. Еще через час его застал за этим занятием сотник Бран; постоял за спиной, посопел, потом решительно подошел и, ругаясь, стал выправлять хватку на тетиве, постановку ног, поворот головы, и Развияр понял, что прощен.
Джаль отделилась от стены и встала перед ним, когда он, едва живой, волочил ноги с вечерней пробежки.
На ней было все то же желтое полотняное платье с завязками у горла. Она ничего не говорила, просто стояла, перегораживая коридор, и больше не улыбалась.
– Зачем ты здесь? – спросил Развияр. – Ведь был уже колокол?
Она прижала к впалым щеками стиснутые кулаки. Смотрела на него и молчала.
– Ты чего? – тихо спросил Развияр.
– Я тебя ждала, – сказала Джаль. – Думала, ты придешь. Спрашивала… Думала, тебя убили…
– Вот еще, – он чувствовал все возрастающую неловкость. – Не убили. Поцарапали.
– Как тебя зовут? – спросила Джаль.
– Что?!
– Как тебя зовут? Тебя все кличут по-разному, то «малой», то «гекса», то «любимчик»… Ты даже не сказал мне… имени.
– Зачем тебе? – спросил Развияр после очень длинной паузы.
Она опустила руки:
– Просто, чтобы знать.
– Развияр. Так меня зовут, – сказал он медленно.
Она улыбнулась – но не привычной напряженной, виноватой улыбкой. Открыто, почти радостно:
– Красивое имя. Теперь я буду так называть тебя. Когда я стану о тебе думать.
– А зачем обо мне думать?
Он понимал, что говорит глупости, но ничего не мог с собой поделать.
– Ты больше не придешь? – тихо спросила Джаль.
– Не знаю.
– Развияр… Давай убежим?
– Прости. Сейчас не время.
Она хотела сказать многое, но молчала и смотрела на него. Под этим взглядом он вспомнил обреченного зверуина. Тот тоже хотел говорить, и понимал, что это бесполезно, и чувствовал, как истекают последние мгновения.
– Что, Джаль?
Она все еще улыбалась.
Ночью он не спал, несмотря на усталость. Ворочался, ходил пить воду, долго стоял в коридоре, потом сидел, привалившись спиной к стене. Порывался идти «в птичник». Возвращался. Слушал храп отдыхающих стражников. Задремывал и просыпался: ему мерещилось тонкая фигурка в желтом платье, летящая со стены.
