фокуснику особенный, так сказать, почет, в то время как маги…
Шелковый бант у него на шее задергался и превратился в зеленого длиннохвостого попугая, который, слетев с бароновой рубашки, уселся на канделябр в центре стола и запел сладкую серенаду. Девчонки снова ахнули, баронесса вздохнула, мальчишка захохотал, а приживалка поперхнулась.
– Ах, господин Довнир, – удрученно покачал головой барон, – я знавал одного птицелова, заточавшего в клетки дроздов и синиц с тем, чтобы обучить их песенке и продать на базаре…
Мальчишка запустил в попугая костью. Тот рассыпался стаей бабочек, которые мгновенно вылетели в окно. Барон проводил их сокрушенным взглядом:
– И все же я не могу понять, господин Дранир…
– Меня зовут Дамир, – сказал я мрачно.
Сразу после обеда я устроил Ларту истерику. Я сказал, что не вижу смысла в нашем маскараде, что мне надоело попадать в смешные и нелепые ситуации, что я устал, что я боюсь, что с меня хватит. В порыве чувств я даже принялся отстегивать шпагу и стаскивать с себя камзол чародея. Ларт смотрел на меня меня холодными, сузившимися глазами:
– Это бунт?
Его вопрос несколько меня отрезвил. Я раздевался все менее и менее решительно, пока не застыл, поникший, комкая в руках кружевное жабо. Ларт сидел в углу и смотрел на меня не отрываясь – смотрел отстраненно, изучающе.
– Хозяин, – сказал я жалобно, – хозяин, простите… Разрешите мне по-прежнему служить вам, просто служить, не разыгрывая представлений. Я не могу быть магом. У меня не выходит. Впрягите меня в карету вместо лошадей, но, умоляю, не заставляйте прикидываться вашим господином. Пожалуйста!
Он протянул ко мне узкую жилистую руку и вдруг резко сжал пальцы в кулак. Я, стоящий в другом конце просторной комнаты, был цепко схвачен за ворот. Между нами было десять широких шагов, но он подтащил меня прямо к своему лицу, к ледяным, безжалостным глазам:
– Мне НУЖНО, чтобы ты был магом. Мне НУЖНО, чтобы ни одна крыса в этом не усомнилась. И, клянусь канарейкой, ты будешь играть эту роль до конца. До конца, что бы там ни было! Посмей только струсить…
Он разжал руку, и я отлетел к стене. Запрыгала по полу костяная пуговица от моей батистовой рубашки.
На следующее утро мы вместе с бароном, ловчими и доезжачими отправились на охоту. День был ясный, но не жаркий, лошади были великолепны, и даже я, всегда с опаской садившийся в седло, чувствовал себя сносно. Возможно, я чувствовал бы себя еще лучше, если бы не цепкий, пристальный взгляд Ларта, не отстававшего от меня ни на шаг. Вчерашняя его угроза висела надо мной темной тенью: «Посмей только струсить!»
Я ехал по левую руку от барона, вооруженного длинной заостренной пикой; по правую его руку ехал старший егерь. Как мне объяснили, бароновы угодья просто кишели пригодным для охоты зверьем.
Сам барон был в прекрасном настроении и громогласно рассуждал о благородном обычае охоты, о лошадях, собаках, кулинарии, погоде и – мимоходом – о непригодности магии в серьезных делах.
– Вот, с позволения сказать, господин волшебник всякие штуки показывает… Бабочки, попугайчики, и прочее. А если, к примеру, господин волшебник берется за мужское дело – охоту, скажем, или там войну? Что ж, выскакивает на господина волшебника дикий вепрь, к примеру, или вражеский отряд? Неужто его попугайчиками проймешь? И опять же, пока господин волшебник, с позволения сказать, колдует, этот самый вепрь дожидаться не станет, вмиг господина волшебника – рраз!
Барон ткнул своей пикой в воображаемого господина волшебника и громогласно рассмеялся, довольный своей шуткой.
Я тоскливо ждал, что предпримет Ларт в попытке восстановить уязвленное магическое достоинство, но он бездействовал. Я покосился через плечо – и увидел, что Легиара у меня за спиной нет.
Не могу сказать, чтобы я очень огорчился. Все утро меня тяготило его близкое присутствие, и теперь я впервые вздохнул свободнее, чувствуя, как темная тень у меня над головой понемногу рассеивается.
Мы ехали опушкой леса, справа тянулись нетоптанные луга, заросшие травой в человеческий рост, слева высились дубы, древние, дуплистые, и в их кронах неистовствовали птицы. Егеря спускали со сворок разгоряченных заветными запахами собак.
Барон был разгорячен не меньше – он привставал в седле, возбужденно мне подмигивал, потирал руки, предвкушая любимейшую, по-видимому, радость.
Где-то впереди собаки подняли отчаянный лай. Барон пришпорил лошадь и с радостным криком ринулся вперед, не разбирая дороги. Я поотстал. Передо мной уже маячили спины егерей, я шлепнул лошадь по крупу, боясь отстать окончательно и заблудиться.
Вдруг собачий лай почему-то сменился воем и визгом, егеря натянули поводья, и я, не в силах сдержать лошадь, пролетел мимо них и снова оказался рядом с бароном. Собаки, с поднятой на загривках шерстью, жались к ногам его лошади. Барон держал свою пику наперевес, будто защищаясь. Я проследил за его взглядом – и обомлел.
Под пышным кустом малины лежал, свернув калачиком чешуйчатый хвост, некий фантастический, огромных размеров зверь, снабженный костяным гребешком вдоль спины и острыми, как иглы, когтями. Зверь поводил красным раздвоенным языком внутри полуоткрытой клыкастой пасти. Глаза его, круглые и желтые, как плошки, бесцеремонно изучали нашу кавалькаду.
Собаки, бравые охотничьи псы, прятали хвосты меж задних ног. Егеря пятились. Барон протянул хрипло:
– На тебе… Не ждали, не видали, и на тебе!
Он обернулся ко мне, и во взгляде его не было былого добродушия:
– Ну вот что, господин Дамир или как вас там… С роду в наших местах ничего подобного не водилось, а вы явились – и вот, пожалуйста! Я не знаю, вы его приманили или он сам прилез, но только уж будьте
