Согласитесь, что гнусно, Ильмарранен?
Распахнулась входная дверь за Руаловой спиной, судья нахмурился было, но, очевидно, вошли те, кого он ожидал увидеть.
– Приветствую, господа обвинители! – он даже привстал вошедшим навстречу.
Совсем близко от Руала прошелестела грубая ткань плащей, и двое из воинства Священного Привидения Лаш, оба покрытые капюшонами, оба хмурые и исполненные значительности, подступили с двух сторон к судейскому столу.
– Вот Руал Ильмарранен, – сказал судья, указывая им на Руала. – Вы познакомились с документами по его делу. Хотите ли вы сказать что-либо относительно его установленных и занесенных в протокол деяний? Или Священное Привидение равнодушно к проступкам такого рода?
Тот из служителей Привидения, что был пониже и помоложе, вскинул голову так, что капюшон полностью открыл его лицо. Он был, очевидно, тяжело болен – кожа его казалась серой и дряблой, под глазами набрякли тяжелые мешки.
– Священное Привидение слышит меня, – сказал он неожиданно низким голосом. – Свидетельствую и обвиняю. Человек по имени Ильмарранен неоднократно выдавал себя за мага, либо провидца, либо знахаря, таковым на самом деле не являясь. Неправедное присвоение магического звания признается Священным Привидением проступком тяжелым и оскорбительным для Лаш. Священное Привидение требует публичного отречения вышеозначенного Ильмарранена от права называться когда-либо и до смерти включительно магом, а также провидцем, а также знахарем, отречения с последующим заключением в темницу. В случае неотречения Привидение настаивает на казни через усечение головы. Слава Священному Привидению!
Он поднял глаза к потолку, а потом уронил голову на грудь, и капюшон снова закрыл его лицо. В зале суда на несколько минут стало тихо, как на уроке строгого учителя.
– Хе, – не то усмехнулся, не то кашлянул судья. – Отрекаться будем завтра, в День Премноголикования, сразу после парада и перед народными гуляниями. Это будет внушительное и поучительное зрелище.
Прилетела откуда-то толстая муха, уселась на игрушечную виселицу. Ловким жестом прирожденного охотника судья поймал муху и казнил ее через задушение в кулаке.
– Нет, – сказал Руал устало. – Поучительного зрелища не будет. Перед вами, – он оттолкнул стражника и с трудом выпрямился, – парад вами стоит великий маг, может быть, величайший из всех живущих. Если вы не можете этого понять – ваша беда. Отрекаться? – и он засмеялся. Сначала было трудно, смех выходил жалкий, но потом будто пробку выдернули у него из горла, и он расхохотался по-настоящему, звонко, заливисто, как никто никогда не смеялся в этом пыльном и страшном зале.
Судья смотрел на него без улыбки, настороженно поводя холодными дырами-глазами. Двое из воинства Привидения стояли безучастно – капюшоны скрывали их лица.
Руал отсмеялся, и ему стало легче. Ему стало совсем легко, и даже жалко этого старика с его игрушечной виселицей.
– Я огорчил вас? Извините, – сказал он с улыбкой.
– Хе, – ответил судья. Двое в капюшонах, как по команде, повернули к нему головы.
– Зрелище будет, – сказал судья. – Исключительное зрелище… Вкусное зрелище… Ах! – Он сладко зажмурился и поцеловал от удовольствия кончики пальцев. – Сразу же после парада и перед народными гуляньями назначим вместо отречения казнь. Вельмож казнят через укушение ядовитой змеей, бродяг вешают. С тобой поступят сообразно воле Привидения: усекновение головы. Итак, у господина великого мага будет повод продемонстрировать свое могущество, не так ли?
– Хе! – ответил ему Руал.
Ночь накануне вкусного зрелища он провел в яме, в затхлом каменном мешке.
Струилась вода по липким цвелым стенам, собиралась в лужу на полу. Руал сидел, скорчившись, и потихоньку бредил.
Виделась ему высыхающая под солнцем трава, и круглые камушки в прибое, и муравей во впадинке, маленькой впадинке на девичьей шее.
– Ты… Ты… – бормотал он невнятно, и прыгало эхо, чуткое эхо тюремного колодца.
Вспоминался тугой горячий ветер в лицо, и как непривычно ощущать перья на своей человеческой коже, и земля внизу, подернутая туманом, и небо, как гигантский опрокинутый бокал… И просто треск камина зимой, и просто горячее вино у камина.
Не убивайте меня. Ну что за беда – маг ли, не маг?
Богач транжирит деньги из бездонного мешка, пичуга на ветке думает, что лето бесконечно. А потом рука наталкивается вдруг на последнюю монетку, падает снег на зеленые листья – это несправедливо и неотвратимо. Вот моя жизнь – лаковая игрушка, яркая дорогая игрушка, и вот ее сломали, я сам ее разломал, так хотелось посмотреть – что внутри? Из чего сделана любовь? Хрусь – и нет любви… И я так и не понял, как она устроена… Новая игра, снова – хрусь… Да кто он мне такой, Ларт? Кем он был мне? Кто был я сам? Кому я нужен? Небо, зачем?
Потом он, кажется, даже задремал, и в полусне увидел обоих.
Они тогда взяли его в клещи – разъяренный, скрученный ненавистью Эст и оскаленный, взбешенный Легиар:
– Ты что же, щенок? Ты о чем с Хантом поспорил?
Тогда он понял, что влип, что это серьезно, что ему не справиться сразу с двумя. Попытался шутить – улыбка сползала с его лица, не держалась, не клеилась.
– На две стороны смотришь? – со страшным прищуром спрашивал Эст. – В два гнезда червячков носишь? Двумя куклами вертишь, кукловод, и с мельником об заклад бьешься?
– Марран… – сказал тогда Легиар, и тоска в его голосе была страшнее, чем Эстова ненависть, – что ж ты так поторопился? Предавать, так сразу обоих?
