– Я Ильмарранен, я всемогущ! Я так ловко превратил оборотня в собаку, крысу в молочного поросенка под соусом, а всех прочих в полных идиотов!
Остальные актеры, внимая «магу», преувеличенно разевали рты, выкатывали глаза и воздевали руки, восклицая с фальшивым благоговением: «О чудо, чудо!» Стоило шуту, однако, попытаться произнести заклинание, как куцые его штаны внезапно падали до колен, и толпа разражалась радостным смехом, а актеры заводили веселую песню, заканчивающуюся словами «Уж как страшен, как могуч, великий маг навозных куч!»
Руал тяжело дышал, вцепившись в прутья, к которым были надежно привязаны его руки, смотрел на щелястое дно повозки, все в темных потеках, и пытался плечом вытереть залепленное гнилью лицо.
Паяц, наряженный «магом», заметил это. Прервав представление, он подскочил к клетке, подмигнул публике, взялся руками за воображаемые прутья перед собой и скопировал Ильмарранена, скопировал виртуозно, точно – и выражение его грязного лица, и позу, и движение. Площадь грохнула хохотом. Руал вздрогнул – паяц поймал и это, поймал и повторил, смешно кривляясь. Люди надрывали животы. Актеры снова запели песню о Великом маге, и повозка тронулась.
Его возили по городу, останавливаясь ненадолго на главных улицах и площадях. Шут в колпаке рассказывал всем о «подвигах» Ильмарранена, не упуская случая передразнить его случайное движение. Время от времени кто-то из публики запускал в Ильмарранена тухлым яйцом, и когда по щекам его стекали желтые потеки, зазывала спрашивал сочувственно:
– Ну, не отомстить ли магическим ударом? Смерчем, землетрясением? Мы же всемогущи, не так ли?
«Уж как он страшен, как могуч, великий маг навозных куч!» – распевали актеры.
Маленькая девочка, сидящая на плечах отца, размахнулась и бросила в Руала чем-то, больно ударившим его по носу.
Ильмарранен разрыдался.
Он рыдал и бился о прутья клетки, а шут передразнивал его всхлипы и судороги, и толпа улюлюкала, и стекали по Руалову лицу не слезы, а грязные вонючие потеки.
В одну отвратительную рожу слились все лица площади, и лица всех живущих на свете слепились в одну харю, глумящуюся, разевающую в хохоте слюнявый рот, и черная ненависть, нет, нечто гуще и тяжелее ненависти заполнило его всего, без остатка, до кончиков пальцев, до корней волос. Выжечь все, выжечь, как извергнувшаяся из вулкана лава выжигает траву и кусты… Лава… Он был лавой. Он уже был.
Выжечь!
Действо тем временем приближалось к концу. Сгущались сумерки, чадили двадцать четыре факела вокруг свежесколоченного помоста. Плаха была круглая и размалеванная, как барабан. Стражники, демонстративно затыкая носы, извлекли Руала из клетки и вытолкнули на помост.
Вслед за ним, кряхтя, поднялся судья в сопровождении двоих, покрытых капюшонами. Развернул изукрашенный свиток, оглядел переминающуюся толпу, отдал свиток маленькому серому писцу. Все это Руалу виделось сквозь мутную красную пелену.
Писец читал плохо, без выражения, некоторые слова трудно было разобрать:
– Несправедливое ение магического ания карается…
– Ну скорей, скорей, скорей! – волновалась толпа.
На другом конце площади вспыхнул фейерверк.
В наступающей темноте из ничего возникали огненные дворцы, били синие фонтаны, осыпаясь искрами в каменный бассейн, вращались колеса, на которых вертелись колесики, на которых крутились маленькие цветные волчки. С треском взлетела в осеннее небо гроздь зеленых огней.
Судья оглядел Ильмарранена глазами-дырами, хмыкнул, спросил с отеческой заботой в голосе:
– Ну, может, отречемся все-таки? Покаемся?
Руал вздохнул судорожно, и его вырвало. В публике свистнули. Судья брезгливо отступил.
Палач, изящный молодой человек в красной накидке, взял Ильмарранена сзади за шею и нагнул, опустив его подбородок в специальное углубление на плахе. Потом примерялся топором – Руал шеей ощутил прикосновение ледяного, как змея, лезвия.
– Ну, Ильмарранен? – где-то далеко-далеко прошелестел судья. – Последнее чудо, не так ли? Впрочем, у вас есть шанс исправиться…
На помосте зазвонили в колокольчик – внимание, мол, публика.
Выжечь… Он был потоком лавы, огненным, темно-красным, он огибал валуны, немо кричащие от ужаса, растения умирали от его прикосновения, огромная гора извергла его из раскаленного нутра, извергла под небо, под звезды…
Он приподнял над плахой лицо, облепленное коркой нечистот. Выговорил сухим, будто обуглившимся, языком:
– Вы… получите… свое чудо.
Кто-то нажал на его затылок и снова ткнул подбородком в углубление. От удара Руал прикусил язык.
– Ну, Ильмарранен?! – в последний раз спросил судья.
– Ма-аг… – прохрипел Руал.
Опустился топор.
Он падал долго, красиво и мощно, и он на палец ушел в дерево.
