сборник М. Максимовича, ни более ранний сборник Н. А. Цертелева ('Опыт собрания старинных малороссийских песней', СПб., 1819), ни отдельные случайные публикации [Например, 'Украинская песня о Богдане Хмельницком' — 'Северный Архив', 1822, № 3, стр. 274–278; 'Две малороссийские песни' — 'Русский Зритель', 1830, 6, стр. 20–22; 'Народные малороссийские думы и песни' 'Московский Телеграф', 1831, ч. 38, № 5, стр. 32–35; 'Малороссийские думы' — 'Украинский Альманах', Харьков, 1831, стр. 119–131 и др.). ] далеко не дают того количества материала и исторической его систематизации, как сборник Срезневского. [Кроме песенного материала, Гоголь мог почерпнуть в 'Запорожской Старине' кое-какие сведения для 'Тараса Бульбы' из опубликованного Срезневским 'Сказания, откуду козаки запорожане и чем славны' (вып. 2, стр. 15–33) и из обширных примечания издателя. Впрочем, примечания Срезневского основаны, в большинстве, на источниках, знакомых Гоголю и непосредственно (Шерер, 'История Русов', Боцлан). ]
Исторические и фольклорные источники первой редакции 'Тараса Бульбы' относительно скудны и случайны. Крайняя схематичность развития сюжета в первоначальной (рукописной) редакции повести не была преодолена и в редакции 'Миргорода' 1835 г. — историческими документами и народными песнями Гоголь воспользовался преимущественно для второстепенных деталей и аксессуаров, не отразив их сколько-нибудь существенно ни в сюжетной схеме повести, ни в характеристике действующих лиц.
Совсем иное видим мы в работе Гоголя над новой редакцией повести. В период новых исторических и фольклорных увлечений в 1838–1839 гг. Гоголь не только извлекает из старых источников новые детали, но и привлекает к делу ряд новых источников. Так например, повторное чтение 'Истории Русов', по- видимому, дало Гоголю (в речи Богдана Хмельницкого к реестровым казакам) материал для речи Тараса к казакам перед решительным боем с поляками.
По новому мог Гоголь оценить и Боплана и, заново перечитывая его, извлечь кое-что новое. Отсюда, например, появление во второй редакции упоминания о том, что Остап и Андрий 'переплывали Днепр' против течения — дело, за которое новичок принимался торжественно в козацкие круги' (ср. у Боплана, 21: 'У казаков есть обычай принимать в свои круги только того, кто проплывает все пороги против течения'), или речь кошевого к казакам перед походом, вся составленная из отдельных разрозненных замечаний Боплана — об одежде и снаряжении казаков в походе, о самолечении казаков во время походов (ср. у Боплана стр. 109 и стр. 116), или, наконец, упоминание об удивлении 'иноземного инженера' 'никогда им невиданной тактике' запорожцев (ср. Боплан, 68).
Центральное место среди новых источников занимает 'История о козаках запорожских, как оные из древних лет зачалися, и откуда свое происхождение имеют, и в каком состоянии ныне находятся' князя Мышецкого. 'История' была опубликована значительно позже (М., 1847 и Одесса, 1852), однако ходила по рукам во многих списках и могла быть известна Гоголю через Погодина, Бодянского или Максимовича; мог он познакомиться с нею и по книге Шерера ('Annales de la Petite-Russie, ou l'Histoire des Casaques Saporogues et les Casaques de 1'Ukraine, etc.' A Paris, 1788), из первых страниц которой, как упоминалось выше, он делал в 1838–1839 гг. некоторые выписки, и которая в первой своей части является в сущности пересказом 'Истории' кн. Мышецкого (см. Соч., изд. 10, т. I, стр. 573–574). Тихонравов, впрочем, приходит к правдоподобному выводу, что с 'Историею' Гоголь мог познакомиться непосредственно. На рассказах 'Истории о козаках запорожских' основан ряд существенных вставок второй редакции повести и прежде всего — вся новая сцена избрания кошевого, пересказывающая главу 'Истории', которая носит название: 'Каким образом и в какие времена у запорожских козаков бывают рады или собрание всего их козачества и для чего оные чинятся'.
Из Мышецкого Гоголь мог заимствовать и сведения о пополнении запорожского войска различными пришельцами (8–9), о 'мастеровых людях, какие имеются при Запорожской Сечи' (21–22), о беспрерывном веселии и пьянстве в Сечи, 'в чем и жизнь свою до конца тако провождают' (24–25), о проступках и наказаниях казаков (25–26). Наконец, из 'Истории' же взяты Гоголем и названия куреней: у Мышецкого — Дядковской, Незамайлевской, Татаровской, Переяславской, Тымошевской (16–17).
На ряду с 'Историей' кн. Мышецкого использовал Гоголь при переработке 'Тараса Бульбы' еще два сборника украинских песен — М. Максимовича [Хотя этот сборник Максимовича вышел еще до появления 'Миргорода' (цензурное разрешение помечено 23 марта 1834 г.) и сообщался Гоголю еще в листах (см., например, письмо его к Максимовичу от 20 апреля 1834 г.), однако явных следов использования сборника мы в ранней редакции 'Тараса Бульбы' не найдем. Лишь впоследствии, возвратившись к сборнику Максимовича, Гоголь мог по новому оценить его, извлечь из него необходимый историко-бытовой и лирический материал. ] ('Украинские народные песни, изданные Михаилом Максимовичем'. Часть первая, М., 1834) и Пл. Лукашевича ('Малороссийские и червонорусские народные думы и песни', СПб., 1836), в особенности последний, откуда, например, заимствован весь вставной эпизод с историею Мосия Шила, попавшего в турецкий плен, обусурманившегося и затем освободившего всех казаков-невольников и с ними вместе вернувшегося обратно на родину (Дума про Самiйла Кiшку). Гоголь довольно близко следует думе и в описании самого Шила (в думе — Кiшка), который
и в развитии сюжета. Новым, по сравнению с думой, явилась в передаче Гоголя дальнейшая судьба Шила — по возвращении его на Сечь (в думе Кiшка погибает в бою) и позднейшая его смерть в бою под Дубном.
Другая дума сборника Лукашевича — про Ивася Коновченка — послужила Гоголю источником нескольких деталей второй редакции повести. По-видимому, отсюда заимствован клич есаулов на рынках и площадях: 'Эй, вы, пивники, броварники! полно вам пиво варить, да валяться по запечьям, да кормить своим жирным телом мух' и т. д. (39). В думе Корсунский полковник 'кликне-покликне':
] Несколько дальше Ивась Коновченко говорит, что, если он не откликнется на зов есаулов, то — Будут менi козаки прозванiє прикладати / Гречкосiєм, полежаєм називати (38). ]
Пример более сложного использования Гоголем песенного материала дает лирическое отступление о старой матери, ищущей среди прохожих 'одного, милейшего всех' (137). В той же думе про Ивася Коновченка упоминается о матери Ивася — вдове, которая
и которая в надежде встретить сына бежит навстречу войску.
Однако, эта реминисценция тесно переплетается с реминисценциями других украинских песен, точнее — отдельных стихов из них. Так, слова Гоголя: 'Не по одному козаку взрыдает старая мать, ударяя себя костистыми руками в дряхлые перси; не одна останется вдова в Глухове, Немирове, Чернигове и
