крохотными порезами.
— Ты по-прежнему считаешь, что хендж нужно было оставить на месте? — спрашивает Рут.
Эрик поднимает лицо к солнцу, зажмурив глаза.
— Да, — отвечает он. — Его место здесь. Он обозначал границу. Нам следовало с почтением отнестись к этому.
— Для доисторических людей границы были важны, так ведь?
— Несомненно. — Эрик осторожно перешагивает через быстрый ручей — он без резиновых сапог. — Поэтому они обозначали их погребальными курганами, святилищами, приношениями предкам.
— Как думаешь, мои останки железного века обозначают границу?
Во время завтрака Рут рассказала Эрику о своей находке — о девочке с выбритой головой и веточками, обвитыми вокруг рук и ног, о торках и монетах, о волнующем местонахождении костей.
Эрик колеблется.
— Думаю, да, — отвечает он наконец спокойным, мерным голосом лектора. — Границы на древних ландшафтах иногда обозначали одиночными погребениями. Возьми, к примеру, тела на Ютландии.
Рут вспоминает ютландские открытия: обнаруженные в воде дубовые гробы с телами из бронзового века. Среди них было тело молодой женщины, и Рут помнит главным образом ее одежду, поразительно модную сегодня вышитую мини-юбку и топ из дубленой кожи.
— Что думает Техно? — спрашивает Эрик.
— Фил считает это случайностью. Не видит никакой связи между останками из железного века и хенджем.
Эрик фыркает.
— Как только этот мальчишка стал археологом! Неужели не понимает, что если это место было священным для людей в каменный и бронзовый века, оно осталось таким и в железном? Что важен сам ландшафт. Это пограничная зона между землей и водой — разумеется, она особенная.
— Для нас вовсе не особенная.
— Да? Это земля Национального треста[11], природный заповедник. Разве это не современный способ сказать, что он священный?
Рут думает о Национальном тресте, о сентиментальных женщинах в стеганых пальто, продающих сувениры у ворот замков. Это не ее представление о святости. Потом вспоминает Дэвида и то, как он говорил о перелетных птицах. Дэвид, осознает она, считает это место особенным.
Эрик внезапно останавливается. Смотрит на песок, неожиданно ставший темным, заиленным. Проводит черту своим щегольским ботинком. Под ней песок поразительно синий.
— Обуглившиеся корни древней растительности, — говорит Эрик. — Мы приближаемся.
Оглядываясь, Рут видит слева купу деревьев и церковный шпиль вдали. Значит, они рядом с кругом хенджа. Но песок, серый под зимним солнцем, ничего не возвращает. Что попадает в эти пески, то остается там навсегда.
Рут вспоминает, как выглядел хендж в тот летний вечер десять лет назад — кольцо узловатых деревянных столбов, зловещее, таинственное, словно бы поднявшееся из моря. Вспоминает Эрика, стоявшего перед столбами на коленях, в молитвенной позе. Дрожь, прошедшую по телу, когда она впервые вошла в этот круг.
— Вот он, — говорит Эрик.
Здесь нет ничего, кроме слегка возвышающейся круглой площадки, более темной, чем окружающий песок, но Эрик держится так, будто вошел в церковь. Стоит совершенно неподвижно, закрыв глаза, потом касается земли, словно на счастье.
— Священная земля, — произносит он.
— Так сказал бы Катбад.
— Катбад! Ты его видела?
— Да… Эрик?
— Что?
— Почему ты не говорил, что хорошо знаешь Катбада, что он был твоим студентом?
Эрик молча смотрит на нее несколько секунд. Она не может понять холодного взгляда его голубых глаз. Что в них? Вина? Изумление? Гнев?
— Это важно?
— Конечно, важно! — взрывается Рут. — Он подозреваемый в деле об убийстве.
— Вот как?
Рут колеблется. Она знает, что Нельсон не доверяет Катбаду, но достаточно ли этого для статуса подозреваемого? Вслух она произносит:
— Полиция думает, он что-то скрывает.
— Полиция! Что они понимают? Плебеи. Варвары. Помнишь, как они убирали отсюда протестующих? Как без необходимости применяли насилие?
— Помню.
Полицейские жестоко разогнали несогласных. Эрика и других археологов это возмутило. Они подали жалобу, оставленную полицией без ответа.
— Ты толкнул Катбада на это? — спрашивает Рут. — На протест?
Эрик улыбается:
— Нет, местные язычники уже подняли шум. Знаешь, в Норфолке много язычников. Скажем, я слегка подбодрил его.
— И ты нашел ему работу в университете?
— Я дал ему рекомендацию.
— Почему не сказал, что он там работает?
— Ты не спрашивала.
Рут поворачивается и идет прочь, утопая во влажном песке. Эрик догоняет ее, обнимает.
— Рут, не сердись. Разве я не говорил тебе, что важны вопросы, а не ответы?
Рут смотрит на знакомое загрубелое лицо Эрика. Постарел, седых волос прибавилось, морщинок вокруг глаз стало больше — но он прежний. Улыбается, голубые глаза сияют. Рут невольно улыбается в ответ.
— Пошли, — говорит Эрик, — посмотрим, сможем ли найти твою тропу.
Они идут по дюнам от моря. На болоте кормятся несколько птиц. Рут вспоминает, что Дэвид назвал Солончак природной заправочной станцией. Птицы смотрят на них, когда они проходят мимо, и продолжают неистово разгребать землю. Издали за ними наблюдает цапля, задумчиво стоя на одной ноге.
У Рут при себе карта Дэвида, где указаны ушедшие в землю столбы. Она молча разворачивает ее и протягивает Эрику. Тот удовлетворенно кивает:
— Так… Теперь мы с картой.
Он долгое время разглядывает ее в молчании. Рут восхищенно наблюдает. Никто не способен лучше Эрика читать карту или ландшафт. Для него холмики, ручьи, деревушки — дорожные столбы, указующие прямой путь в прошлое. Она помнит, как Эрик спросил ее, когда она только начала заниматься в аспирантуре:
— Если бы ты захотела сделать карту своей гостиной для археологов будущего, что сочла бы самым главным?
— Э… полную опись вещей.
Эрик засмеялся:
— Нет-нет. Описи хороши сами по себе, но не говорят нам, как люди жили, что было важно для них, чему они поклонялись. Нет, самым главным является направление. Куда были повернуты стулья. Это покажет археологам будущего, что основным предметом в доме двадцать первого века являлся большой серый прямоугольник в углу.
Эрик поднимает взгляд от карты, втягивает носом воздух и улыбается.
— Думаю, в эту сторону.
Они отправляются бодрым шагом. Ветер дует им в спину, прижимает к земле грубую траву. Минуют
