мне знакомо. Кто же она?
— Миссис Дункан? Или теперь миссис Абернэти? — прервал ее воспоминания Джейми, выступив вперед с церемонным поклоном.
Он уже оправился от потрясения, но еще оставался бледен и под кожей ходили желваки.
Джейли бросила на него взгляд, пригляделась с таким видом, будто заметила в нем что-то диковинное, и удивленно воскликнула:
— Надо же, да ведь это не кто иной, как маленький лисенок!
Она буквально обшаривала его взглядом с головы до ног, примечая малейшие детали.
— Да уж, кровь Маккензи, она сразу видна. Сходство с обоими вашими дядюшками имелось и раньше, но теперь, когда ты стал старше, оно усугубилось. Просто одно лицо!
— Уверен, и Дугал, и Колум были бы польщены, узнав, что вы так хорошо их помните, — сказал Джейми, глядя на нее столь же внимательно, как и она на него.
Джейлис никогда ему не нравилась, и маловероятно, чтобы сейчас его отношение к ней изменилось, но ссориться с ней, памятуя о том, что Айен мог находиться где-то здесь, в ее власти, было не с руки.
Тут подали чай, разговор прервался, и если она и собиралась что-то сказать, то это так и осталось при ней. Джейми пристроился на диване рядом со мной, пока Джейли аккуратно разливала чай. Она вручила каждому из нас по чашке, как подобает гостеприимной хозяйке, пригласившей гостей на чаепитие. Словно желая сохранить эту иллюзию, она предложила сахарницу и кувшин с молоком, а потом снова села, выказывая готовность продолжить светскую беседу.
— Миссис Абернэти, — начал Джейми, — могу ли я поинтересоваться, как вам удалось перебраться в это место?
Из учтивости он не поставил вопрос шире: «Как вам удалось избежать сожжения за колдовство?»
Джейли рассмеялась, кокетливо прикрывая глаза длинными ресницами.
— Ну, может быть, ты помнишь, что там, в Крэйнсмуире, я была на сносях?
— Кажется, что-то припоминаю.
Джейми пригубил чаю, кончики его ушей порозовели. Ему и вправду следовало бы это помнить: в разгар процесса по делу о колдовстве она разорвала на себе платье, продемонстрировав вздувшийся живот и раскрыв тайну своей беременности, которая должна была спасти ей жизнь — хотя бы временно.
Маленький розовый язычок высунулся и деликатно слизнул капельки чая с верхней губы.
— У тебя есть дети? — спросила она, остро взглянув на меня.
— Есть.
— Ужасная мука, правда? Сначала раздуваешься, как вывалявшаяся в грязи свиноматка, а потом, тужась так, что тебя разрывает на части, производишь нечто похожее на утонувшую крысу.
Джейли покачала головой и издала низкий звук, выражаюший отвращение.
— В этом и состоит красота материнства? Впрочем, я не жалуюсь, ведь благодаря крысенышу мне удалось остаться в живых. И уж всяко лучше помучиться при родах, чем сгореть на костре.
— Наверное, ты права, — сказала я, — но, не испытав последнего, трудно судить с уверенностью.
Джейлис поперхнулась чаем, обрызгав платье коричневыми каплями, и беззаботно отряхнулась, с любопытством поглядывая на меня.
— Ну, мне самой такого испробовать не довелось, но наблюдать со стороны выпал случай. И скажу, что, пожалуй, даже сидеть в грязной дыре, глядя, как растет твой живот, все же лучше, чем это.
— Они что, держали тебя в яме для воров весь срок?
У меня в руке была холодная серебряная ложка, но при одном воспоминании о страшном застенке в Крэйнсмуире на ладони выступил пот. Мне пришлось пробыть там с Джейлис Дункан всего три дня по подозрению в колдовстве. Сколько же просидела она?
— Три месяца, — проговорила Джейли, задумчиво уставившись в свою чашку. — Три проклятых месяца в холоде, среди кишащих паразитов. Вонючая кормежка и смертный пот страха, липнущий к телу днем и ночью!
Она подняла глаза, рот искривился в горькой усмешке.
— Но я выносила дитя как положено. Когда начались схватки, меня вытащили из этой дыры — и то сказать, в подобном состоянии мне было бы трудно сбежать. Так что дитя я родила в своей старой спальне, в доме судебного исполнителя.
Глаза Джейли слегка затуманились, заставив меня усомниться в том, что в ее чашку действительно налит чай.
— Там были витражные окна из шестигранных стекол, помнишь? Разных цветов — пурпурного, зеленого, белого! Лучший дом во всем селении.
Воспоминание вызвало у нее улыбку.
— Помню, когда мне принесли ребенка и я взяла его на руки, на его лицо упал зеленый свет. Он выглядел как утопленник, и казалось, что на ощупь должен быть холодным, как труп, но нет — оказался теплым. Теплым, как яйца его отца.
За этими словами последовал взрыв неприятного, недоброго смеха.
— И почему мужчины такие дураки? Любого из них можно завести куда угодно, ухватив за ту штуковину, что они прячут в штанах. Конечно, до поры до времени, но стоит родить ему сына, и можно снова хватать за яйца и тащить, куда вздумается. Потому как единственное, что им нужно, все, что их интересует, — это влагалище.
Она откинулась назад в своем кресле, широко раздвинула ляжки и подняла свой бокал в ироническом тосте прямо над своим лобком, скосившись на него через выступающий бугор живота.
— Да, вот это самое место! Самая могущественная вещь на свете. Негры, по крайней мере, это понимают.
Она отпила внушительный глоток.
— Они вырезают маленьких идолов — только груди, живот и, конечно, то, что между ног. Впрочем, так же как и мужчины, живут там, откуда мы явились, — мы с тобой.
Она покосилась на меня, обнажив в усмешке зубы.
— Ты ведь видела эти грязные мужские журналы.
Налитые кровью глаза переметнулись на Джейми.
— И ты знаешь, что за книжки и картинки ходят из рук в руки среди мужчин в Париже. Должна сказать, это то же самое, что африканские идолы.
Она сделала еще один основательный глоток и помахала рукой.
— Ну, может, с той разницей, что у негров хватает благоразумия им поклоняться.
— Видимо, сказывается их чувствительность, — невозмутимо отозвался Джейми.
Он сидел, откинувшись в кресле и лениво втянув ноги, но от меня не укрылось, как напряглись сжимавшие чашку пальцы.
— А с этими любителями рассматривать пикантные картинки, в Париже, вы имели дело уже как миссис Абернэти?
Может быть, она и находилась в легком подпитии, но головы не теряла. Услышав вопрос, она бросила на Джейми острый взгляд и, криво улыбнувшись, ответила:
— О, имени миссис Абернэти еще только предстояло мне послужить. Там, в Париже, я жила под другим именем — мадам Мелисанда Робишо. Как оно тебе? Может быть, чуточку претенциозно, но мне его дал твой дядюшка Дугал, и я оставила его — из сентиментальных соображений.
Моя свободная рука, благо находилась не на виду, в складках юбки, сжалась в кулак. Мне доводилось слышать о мадам Мелисанде, когда мы жили в Париже: не принадлежа к высшему обществу, она имела славу ясновидящей, придворные дамы поверяли ей свои тайны и советовались по таким важным вопросам, как любовные интриги, вложение денег и беременности.
— Воображаю, какие интересные истории ты рассказывала дамам, — холодно обронила я.
На сей раз в ее смехе прозвучало непритворное удивление.
— Да, спору нет, мне было бы что рассказать. Но я редко это делала. Люди, знаешь ли, невысоко ценят правду. А ведь случается… Тебе, например, известно, что мать Жана Поля Марата собиралась
