—высокомерно заявил он голштинскому послу Фабрициусу, который пришел уговаривать его принять предложение об отъезде.
— Но султан просто прикажет арестовать ваше величество,— заломил в отчаянии руки голштинский дипломат, имевший четкие инструкции от своего министра — барона Герца — как можно скорей добиться возвращения короля в Швецию.
— Силе мы противопоставим силу! — невозмутимо
ответил король и продолжил игру в воланы с Гротгузеном.
Известие, что король пристрелил султанских лошадей, ошеломило и хана, и сераскера.
— Безумец! Таких коней загубил! Я ему это припомню! — заскрежетал зубами татарин, страстный любитель лошадей.
— Сумасшедший! Ведь это оскорбление самого падишаха! — запричитал сераскер.
И оба немедля послали гонцов к султану.
Весть о печальной судьбе даров падишаха была воспринята в Адрианополе, где стоял Ахмед III со своим двором, как прямое оскорбление султана. Только полным незнанием восточных обычаев или открытым пренебрежением можно было объяснить поступок короля.
— Он плюнул нам в лицо, он отверг подарок кунака! — закричал султан французскому послу, пытавшемуся оправдать поступок Карла.
Спешно созванный Диван, сей совет министров и мудрецов, полностью разделял гнев повелителя. Тут же составили новый гатти-шериф, в коем сераскеру и хану приказывалось схватить короля живым или мертвым.
Сераскер Бендер, старый почитатель шведского короля, получив грозный фирман султана, поначалу действовал осторожно и испросил у Карла XII аудиенцию.
Король принял старого пашу в новопостроенном дворце, внимательно выслушал повторный гатти-шериф султана, но ответствовал непреклонно:
— Султан Ахмед мой верный друг и союзник. И не мог он, объявив новый поход против московитов, издать подобный указ. Этот гатти-шериф наверняка подложный, и потому пусть сераскер узнает подлинную волю султана!
Некоторые историки и сейчас считают тогдашние поступки Карла диковинным помешательством, но мы должны помнить, что Высокая Порта в начале 1713 года все еще формально находилась в состоянии войны с Россией, и хотя война не велась, но и мир еще не был заключен. Великие везиры менялись, как карты в колоде (только в 1713 году сменилось четыре везира), и, как знать, в этой чехарде ветер снова мог надуть паруса королевской фортуны.
— О, если бы не лошади, если бы не эти лошади! — не без сожаления размышлял сераскер, возвращаясь в Пондеры,— пристрелив коней, король отверг основу основ — священную дружбу повелителя правоверных.
И здесь ничего не поправишь! — Сераскер с грустью покачивал головой, понимая, что, как это ему ни хочется, придется выполнить волю султана: лучше сесть на боевого коня, чем на острый кол.
На другой день четырнадцатитысячное войско турок и татар окружило шведский лагерь и навело на него пушки. Сераскер в последний раз послал к Карлу XII своего ближайшего советника с предложением почетной высылки. Но король был тверд в своем упрямстве.
И потом он так соскучился по музыке пуль, что даже обрадовался предстоящей битве. Король поставил под ружье всех шведов, включая слуг, и даже поварята получили сабли и пистоли. После краткого смотра Карл расположил три сотни шведов за самодельным палисадом. Две шведские пушечки, предназначенные для праздничных салютов, были заряжены картечью.
Утром король снова отверг все мирные предложения находившихся при его особе иностранных послов и удалил их из лагеря. Напрасно взывал к нему старый пастор, умоляя короля пощадить людей, чудом уцелевших под Полтавой. Уже одно упоминание о Полтавской баталии вызвало холодную ярость у Карла, и он велел пастору избрать другое место для своих проповедей, ибо сейчас здесь начнется сражение.
Тогда вслед за пастором к королю явились высшие офицеры во главе с генералом Дальдорфом. Старый генерал стал было твердить, что сражаться против гостеприимных хозяев, какими были турки почти четыре года,— значит запятнать честь шведского мундира. Как последнее доказательство генерал распахнул синий мундир и стал показывать старые боевые раны. Однако Карл и тут остался по-прежнему невозмутимым. Он холодно взглянул на увечья генерала и крикнул ему:
— Застегнитесь! — Затем король обернулся к офицерам и процедил: — Прежде все вы были храбрые воины, ныне же трепещете, как трусы! Идите и выполняйте свой долг! Я знаю, что делаю!
И такова была сила повиновения среди офицеров и солдат- каролинцев, что они не прекословили, стали за палисадом и изготовились к сумасшедшей битве.
Решимость шведов вызвала смущение среди янычар. По большей части то были солдаты бендерского гарнизона, поочередно несшие почетный караул у короля и получавшие от него щедрые подарки.
За долгую шведскую стоянку они перезнакомились и перекумились со многими шведами, которых считали своими прямыми союзниками, и биться теперь с ними просто но желали, открыто говоря, что война с Россией еще не окончена.
Поэтому когда Гротгузен, возвращаясь от крымского чана, крикнул янычарам, что шведы им друзья и союзники, а новый гатти-шериф султана подложный, толпа янычар взволновалась и стала кричать:
— Мы вам тоже друзья! Мы не станем в вас стрелять! Вам дадут время на сборы!
На эти крики явился сам король и приказал перевести янычарам, что он не хочет сражаться против них, что подкупленные русскими враги оболгали его в Стамбуле перед великим падишахом. Все это возымело на сердца янычар великое действие, и, когда прискакавший от шатра сераскера янычарский ага приказал было начать штурм шведского лагеря, в войсках зашумели:
— Гатти-шериф султана подложный! Шведы правы: хана и сераскера подкупил царь Петр! Дайте нам рассмотреть печать султана!
Один из солдат попытался при этом стащить агу с лошади — тот ударил его плашмя саблей и, едва жив, с трудом вырвался из круга янычар, ускакал к сераскеру. Юсуп-паша словно ожидал этого и хладнокровно приказал всему войску отступить в Бендеры. Король снова, казалось, одержал бескровную победу.
Однако ночью в турецком лагере произошли великие перемены. По указанию сераскера были тайно схвачены и брошены связанными в воды Днестра тридцать зачинщиков вчерашнего бунта. Затем сераскер пригласил в свой шатер всех янычарских старшин и показал им большие печати султана на гатти-шерифе. Хитрый старик этим не ограничился, а разрешил поутру янычарам выслать к королю свою депутацию и самим склонить короля к отъезду. И здесь, как он и предполагал, нашла коса на камень.
Когда депутация, размахивая белыми платками, пошла за палисадник, король их не принял, а выслал к ним Гротгузена спросить, что хотят храбрые воины.
Янычары громко заявили, что король может довериться им и явиться под их охраной к сераскеру.
— Мы скорее дадим изрубить себя на куски, чем допустим какую- нибудь обиду королю! — закричали вразнобой янычары.
Гротгузен поспешил передать королю их предложение, но тот только высокомерно передернул плечами:
— Ежели я не доверился своему старому другу сераскеру, неужто я
