бендерская война стала тем грандиозным политическим скандалом, который сделал посмешищем в глазах всего политичного мира не только северного безумца (тому все равно терять было нечего), но и его противника — султана. И султан это в отличие от Карла прекрасно понимал. Посему для спокойствия государства султан Ахмед не только не захотел встретиться с Карлом XII, но и приказал держать безумца под почетной стражей в отдаленном замке, передав ему, что он может уехать за пределы Оттоманской империи в любую минуту. Его не держат! Но поскольку швед сказался больным, то для поддержания вящей славы султана и по законам гостеприимства Диван выделил королю обычное содержание иноземного посла.
Король лежал в постели почти целый год, до рождества 1714 года. В постели он много читал и размышлял. Особенно часто Карл перечитывал многотомный рыцарский роман Гидеона де Максибранда, случайно оказавшийся среди немногих спасенных после Бендерской баталии и пожара королевских вещей. Король любил при том приводить придворным одну полюбившуюся фразу из романа: «Да мир удивится твоим страданиям, которые тебе придется перенести: злобу, и зависть, и преследования от скорпионов и змей, которые будут преграждать путь тебе и твоим слугам. Но после долгих и тяжелых трудов ты наконец достигнешь цели!»
Казалось, он совсем не думает о Швеции и о войне, которую по его воле по-прежнему там, на севере, вела его страна. Карла XII та война сейчас совсем .не волновала. Ведь это была не его война.
Правда, на рождество король встал с постели, но не для того, чтобы присоединить свой голос к рождественскому хоралу, а чтобы спеть придворным песенку викинга: «Еще ребенку ему дал Один9 смелое сердце!..»
И только весной 1714 года, когда пришло известие, что Государственный совет решил созвать сейм и провозгласить на нем Ульрику Элеонору, младшую сестру Карла, регентшей, король стал поговаривать об отъезде. Начались неспешные сборы: в Стамбуле долго велись переговоры с турками о великом конвое. В этот час и до балканского захолустья дошла весть о Гангуте.
«Русские уже на Аландах, а оттуда два шага до Стокгольма. Море больше не отделяет Швецию от России...» — мрачно заключил король. И все прежнее спокойствие олимпийца улетучилось, как осенний дым с балканских садов, где сжигали опавшие листья. Не ожидая больше никакого многотысячного конвоя, с одним только провожатым, ночуя в лесах и открытом поле, питаясь в самых захудалых харчевнях, через Трансильванию, Венгрию, Австрию и Германию Карл XII за шестнадцать дней добрался до стен Штральзунда. Комендант самой мощной шведской крепости в Померании не сразу опознал в этом обтрепанном офицере в австрийском мундире своего короля. Только когда Карл устало вытянул ноги в его кабинете и приказал: «Да снимите же с меня наконец ботфорты, черт побери! Я не снимал их уже несколько дней!..» — комендант и весь его штаб уверовали: король вернулся!
В то самое время, когда армия Петра была отвлечена на Прут, над южной Балтикой плыл пороховой дым. Воскресшие духом после Полтавы союзники Петра датский король Фредерик и возвернувший себе польскую корону Август промышляли здесь, в, казалось, беззащитных шведских владениях. Датчане поначалу рискнули даже высадиться в южной шведской провинции Сконе, еще полвека назад принадлежавшей датскому королю и отобранной у нее воинственным дедом Карла XII королем Карлом X. После гибели шведской армии под Полтавой ничто вроде бы не мешало датчанам не только занять Сконе, но и идти прямо на Стокгольм. Шведский флот не смог помешать их высадке, и все пути, казалось, были открыты перед датчанами.
Но в этот грозный для нее час Швеция сумела сделать последнее усилие и созвать ополчение. Купцы дали денег, а командовать этой армией семнадцатилетних безусых мальчишек и сорока летних ветеранов был поставлен один из самых грозных и жестоких генералов Карла XII Магнус Стенбок. Всем было ведомо, что сей воитель великой крови не боится, дерется жестоко, яростно, но и голову при этом не теряет. В короткий срок Стенбоку удалось сплавить из отваги мальчишек и опыта ветеранов настоящую шведскую сталь. Ведь дрались-то теперь шведы на своей земле. И о стальную шведскую стенку разбилось под Гельзингером изнеженное датское войско, боле привычное к парадам, нежели к баталиям. Стальная пружина шведов распрямилась и смела датчан в море. Виктория была полная: датчане бежали сломя голову к своим кораблям, бросив пушки, обозы, казну. Единственно, чем успели распорядиться генералы короля Фредерика, так это подрезать жилы у лошадей, дабы не достались шведам. Под хрипы несчастных животных бесславно закончилась датская высадка в Сконе.
Не преуспели в своих действиях и саксонцы, посланные королем Августом отвоевывать шведскую Померанию: конница Флеминга, получившего наконец вожделенный фельдмаршальский жезл, погарцевала у могучих бастионов Штеттина и Штральзунда, но была отогнана шведскими тяжелыми пушками.
Для спасения союзников Петр спешно направил в Померанию сначала драгун Боура, затем пехоту Репнина и гвардию. Командующим русской армией, обложившей мощную шведскую крепость Штеттин, назначен был фельдмаршал Меншиков, не бывший на Пруте и оттого полный сил и боевого задора. Имея в конвое свой лейб-регимент, Александр Данилович поспешил к Одеру взять под свое начало армию и спасти союзников.
Роман, вернувшийся снова в полк, покачивался в седле впереди своего эскадрона и размышлял, насколько веселее служить у светлейшего. С Александром Даниловичем все было как-то проще. И ничего, что мундиры у солдат под первым теплым солнышком расстегнуты, а вьюки приторочены не по уставу, а кому как удобнее,— для Меншикова главным была не форма службы, а сама служба. И потому, когда на постое хозяин поместья, ба-рон-немец, стал было жаловаться, что драгуны объели всю черешню в его саду, Александр Данилович первым делом поинтересовался: спелая ли ягода? Он самолично отведал ягод и хохотнул: созрела, сладкая! Затем с начальственной строгостью воззрился на старика барона и спросил жестко: «А в чьем войске, сударь мой, твои сыны ныне служат? Не в той ли они шведской фортеции на стенах стоят?» Трость Меншикова указала на видневшиеся вдали мощные бастионы Штеттина. Барон в страхе склонил голову и сам был не рад, что подступился к русскому фельдмаршалу с этой дурацкой черешней. Но Мен-шиков был ныне добр и не стал разорять имение барона так, как разорял имения враждебных панов в Польше, отпустил немца милостиво: «Ведаю, папаша, что оба твои сына офицерами в шведской армии служат! Но штраф возьму, не гневайся, с поместья не денежный, а натуральный. Немедля накормить весь полк! Да чтобы щи были у моих драгун с мясом! И доброго пива не забудь для солдат и господ офицеров поставить!» Барон, обрадованный, что поместье фельдмаршалом не конфисковано, побежал выполнять распоряжение светлейшего, и к вечеру у драгунских палаток, стоявших в помещичьем саду, дружно задымились костры, запахло бараниной; солдаты весело выкатывали из подвалов крепкие пивные бочки.
«Нет, этот поход совсем не похож на прошлогодний, когда в страшной жаре шли через объеденную саранчой черную молдавскую степь, а питались одним сухариком. Служится при Александре Даниловиче не в пример легче, чем при генерале Янусе, чума на его голову...» — рассуждали между собой сержанты и солдаты, усевшись с добрыми кружками пива вокруг костров.
А в самом поместье гремел бал, данный перепуганными окрестными помещиками для фельдмаршала и офицеров его лейб-регимента. Александр Данилович сам танцевал и в степенном гросфатере, и в чинном менуэте, а когда, обхватив за пышные бока хохотушку- немочку, полетел с ней в лихом драбанте, офицеры лейб-регимента весело переглянулись: «Наш Данилыч опять орлом летает!»
Александр Данилович и впрямь чувствовал себя орлом. Ведь сколько бы он ни утешал себя в прошлом году, когда Петр не взял его с собой в Прутский поход, что он, как генерал-губернатор Петербурга, нужен именно здесь, в Петербурге, но в душе щемило, что вся воинская слава достанется не ему, а другому фельдмаршалу, старому Шереметеву, и его генералам — Репнину, Алларту и этому удачливому чертушке Мишке Голицыну.
И потому, когда поход закончился скорым миром, Александр
