ночей. Минул всего год — и, поди, улыбаются. Сыты, довольны — этот поход для них пока что веселая прогулка. Столь разный лик у войны!
— Мин херц! Флагман выслал шлюпку! — весело скалит зубы Алексашка, словно и впрямь к ним вернулась молодость.
Но молодость не возвращается. Хотя датский флот и приветствовал царскую шлюпку королевским салютом и на палубе стосорокапушечного датского флагмана «Фре-дерикус» был выстроен почетный караул, а посланные на мачты матросы размахивали шляпами и кричали виват, в каюте вице-адмирала Габеля Петра и Меншикова поджидали совсем иные виваты. Вице-адмирал без всяких дипломатических тонкостей, по-моряцки, заявил, что осадную артиллерию ему поручено доставить не русской армии под Штеттин, а саксонцам под Штральзунд, а также датскому корпусу генерала Ранцау под Висмар.
Данилыч пробовал было подступить к вице-адмиралу с византийской лаской, щедротами и обещаниями, но адмирал был сух и надменен:' «У меня есть приказ моего Адмиралтейства, и я выполню этот приказ!» Данилыч точно налетел на .каменную стену и отскочил.
Петр хмуро отказался от адмиральского обеда и поспешил на берег. На обратном пути задал Данилычу выволочку:
— Ты что, порешил, что сей адмирал — это тебе какой-нибудь турецкий паша и возьмет твой знатный бакшиш? Правильно моряк ответствовал: приказ Адмиралтейства есть приказ. Эх, мне бы такой флот и таких адмиралов!
— Так ведь, мин херц, многие знатные датчане тоже не без греха. Вон, Василий Лукич Долгорукий, посланник наш в Копенгагене, сказывал: почитай, все датские министры взятки и проценты берут!
— Министры — воры, а Габель — истый моряк! И тебе, Данилыч, пример не с тех министров брать, а с этого адмирала. Не то опять многие ясновельможные паны жалуются, что, идя через Польшу, вымогал ты от них великие проценты. Пойми наконец, ты ныне не нищий и не шут гороховый, а российский князь и фельдмаршал! — И Петр для убедительности повертел, сходя с лодки на берег, тростью-дубинкой. Улыбчивое настроение мигом слетело с лица Данилыча. Скакал сзади угрюмый, нахохленный. Петру стало жаль любимца, потому в лагере сказал уже веселей: — Ладно, зови ужинать! А тяжелые пушки нам, чаю, другой союзничек — прусский король доставит. Сей пруссак спит и во сне видит, что мы Штеттин-то для него у шведов берем!
Однако скоро выяснилось, что и прусский король Фридрих опасается Магнуса Стенбока. Из Пруссии шли обильные припасы — хлеб, мясо, пиво, но в тяжелой осадной артиллерии Берлин отказал,— сие значило бы открытую войну со Швецией, а шведы столь часто били своих соседей, что Пруссия боялась выступить, пока Магнус Стенбок готовился к своему походу в Германию.
Коалиция меж тем совершила из-за медлительности саксонцев и датчан обычную ошибку коалиционных войн. Наступала уже осень, а общий план действий все еще был не разработан, и по-прежнему союзники стояли не рядом, плечом к плечу, а каждый под своей шведской крепостью: русские под Штеттином, саксонцы под Штральзундом, датчане под Висмаром.
— Разбрелись, как овцы без пастуха, и похоже, овечек сих мы в эту кампанию вместе не соберем! — сердито сказал Петр Мецшикову, покидая лагерь и отправляясь в Карлсбад для повторного лечения.
Карлсбад успокоил его. Осень стояла сухая, тихая; все окрестные горы блистали золотом осенней листвы. Встретили его, не в пример прошлому году, с большим почетом: приветствовать Петра явился сам наместник Богемии граф Братиславский, из Вены прискакал императорский посол граф Ностиц. Еще бы, в этом году Петр явился не после прутской неудачи, а из Померании, где стояла русская армия, вошедшая в пределы империи. Ну и по-родственному, конечно, встретили: Алексей Романов ныне свояк нового императора Карла VI. Последний посемейному прислал свой презент: огромную бочку доброго рейнвейна. Но ежели Вена рассчитывала споить Петра, то крепко ошиблась. Бочку эту царь пожертвовал обществу городских стрелков, в-которое он был избран почетным членом. Впрочем, на стрельбище Петр ходил только один раз — нанюхался уже пороха предостаточно на полях баталий. Предпочитал работать в токарне Андрея Гейдемена, где искусно выточил для себя табакерку, работал с добрыми мастерами-каменщиками, осваивая прочную кладку. Здесь-то его и застал Лейбниц, прибывший в Карлсбад с дипломатическим поручением.
— Ни одного монарха, государь, я, к сожалению, не видел в фартуке каменщика! — с явным восхищением воскликнул философ.
Петр улыбнулся, снимая фартук. Простодушно пояснил:
— Моему парадизу на Неве нужна прочная кладка! — Визиту ученого немца Петр был душевно рад.
Правда, когда философ заговорил об участии России в окончании войны за испанское наследство, Петр от разговора о том уклонился. Но зато просидел с Лейбницем до позднего вечера, беседуя об учреждении Академии наук в Петербурге, открытии университетов в Москве, Киеве и Астрахани.
И хотя дипломатическая миссия философа была неудачна, Лейбниц с восторгом писал: «Я нимало не раскаиваюсь в сей поездке, столь необычны духовные качества этого великого монарха».
Посреди этих мирных занятий и размышлений снова вдруг затрубил военный рог: пришло срочное известие от Меншикова: новая гроза севера генерал Магнус Стенбок объявился-таки в Германии. Шведский флот одним своим видом заставил датскую эскадру без боя удалиться в Копенгаген, а вслед за тем Стенбок высадил свой корпус в Штральзунде. Перепуганный Флеминг, как всегда, поступил самым неразумным образом — пехоту отправил в Саксонию, а сам с кавалерией отступил к Висмару, где соединился с датчанами.
В свой черед, как докладывал Меншиков, господа датчане имели ревность не по разуму и, не дождавшись русской подмоги, встретились со шведами в открытой битве при Гадебуше. Первым бёжал с поля баталии, конечно, Флеминг со своей прославленной ретирадами конницей. Немногим дольше продержались и датчане. Яростный натиск шведской пехоты опрокинул сначала первую, а затем и вторую линию, и, бросив обоз и пушки, датский генерал Ранцау отступил в полной конфузии. От полного разгрома датчан спасло только то, что Стенбок не стал их преследовать, а расположил свое войско на винтер-квартирах между Висмаром и Любеком.
«И что прикажете делать?» — немо звучал вопрос Меншикова в письме.
Но Петр уже знал, что потребно делать. И оттого, что знал, действовал как бы в едином порыве, так, как действовал под Полтавой. У него не было ни сомнений, ни колебаний, когда он поспешил в лагерь Меншикова.
— Не разобьем этого шведского героя — почитай, весь наш великий союз развалится. И так уже союзнички по своим столицам разбежались и за воротами укрылись. Ну а мы в чистом поле воевать не боимся! — И Петр приказал поднимать войска.
Однако настигнуть Стенбока на винтер-квартирах не удалось: то ли лазутчики доложили, то ли старый лис нюхом учуял погоню, но внезапно поднял свою армию и двинулся к богатейшему ганзейскому городу Гамбургу. Появление грозных шведов под стенами большого города так напугало городской магистрат, что он поспешил откупиться от Стенбока деньгами и знатными припасами.
И только появление русских драгун заставило Стенбока прекратить грабеж и спешно идти на север, в Голштинию. Роман, который шел со своим эскадроном в дальней разведке, столкнулся со шведскими рейтарами прямо на городских лугах под Гамбургом. Но шведы не приняли бой, ускакали на север. Было ясно, что Стенбок отходит в Голштинию. Но если русские понимали, что шведы отходят, то в Дании сей дерзкий маневр был принят как начало шведского вторжения. Впрочем, у Магнуса Стенбока, в чьи паруса, казалось, задул бешеный ветер фортуны, и впрямь созрел план оторваться от русских и, пройдя Голштинию, выйти к замерзшим проливам и внезапно подойти к датской
