своего избирателя. - Скоро я дам вам знать, и вы увидите, умею ли я выполнять обещания!
- Сударь! - проговорил фармацевт, оборачиваясь и, как хороший актер, стремясь во что бы то ни стало оставить последнее слово за собой. - Не могу вам выразить, как я взволнован вашей откровенностью и прямотой. Когда я к вам входил, я, признаться, боялся, что вы не поймете меня так, как бы мне хотелось.
- Сердечные люди всегда сумеют друг друга понять, - поспешил вставить г-н Рапт, подталкивая Луи Рено к двери.
Славный аптекарь вышел, и Батист доложил:
- Господин аббат Букмон и господин Ксавье Букмон, его брат.
- Что за Букмоны? - спросил граф Рапт у своего секретаря.
Бордье прочел:
'Аббат Букмон, сорока пяти лет, имеет приход в пригороде Парижа; человек хитрый, неутомимый интриган. Редактирует новый бретонский журнал под названием 'Горностай'. До того как стал аббатом, не брезгал никакой работой, а теперь готов на все ради того, чтобы стать епископом. Его брат - художник, пишет картины на библейские сюжеты, избегает изображения обнаженного тела. Лицемерен, тщеславен и завистлив, как все бездарные художники'.
- Черт побери! - выругался Рапт. - Не заставляйте их ждать!
XXXIV
Трио в масках
Батист ввел аббата Букмона и г-на Ксавье Букмона.
Граф Рапт только что сел, но при их появлении поднялся и поклонился вновь прибывшим. - Ваше сиятельство! - пронзительным голосом начал аббат, - это был невысокий, коренастый человек, толстый и некрасивый, с изрытым оспой лицом. - Ваше сиятельство! Я являюсь владельцем и главным редактором скромного журнала, название которого, по всей вероятности, еще не имело чести достичь вашего слуха.
- Прошу меня извинить, господин аббат, - перебил будущий депутат, - но я, напротив, один из самых прилежных читателей 'Горностая', ведь именно так называется ваш журнал, не правда ли?
- Да, ваше сиятельство, - смутился аббат, соображая про себя, как г-н Рапт мог быть прилежным читателем еще не вышедшего из печати сборника.
Но Бордье, внешне занятый собственными мыслями, а на самом деле все видевший и слышавший, понял сомнения аббата и протянул г-ну Рапту брошюру в желтой обложке:
- Вот последний номер!
Господин Рапт взглянул на брошюру, убедился в том, что все страницы разрезаны, и подал ее аббату Букмону.
Тот отвел ее со словами:
- Храни меня Господь усомниться в ваших словах, ваше сиятельство!
Хотя, конечно, в глубине души его терзали сомнения.
'Дьявольщина! - подумал он. - Надо держать ухо востро!
Мы имеем дело с сильным противником. Если у этого человека лежит экземпляр журнала, еще не пущенного в обращение, это, должно быть, хитрый малый. Будем начеку!'
- Ваше имя, - продолжал между тем г-н Рапт, - если не сейчас, то в будущем окажется, несомненно, одним из самых прославленных в воинствующей печати. По части горячей полемики я знаю не много публицистов вашего уровня. Если бы все борцы за правое дело были столь же доблестны, как вы, господин аббат, нам, думаю, не пришло бы сражаться слишком долго.
- С такими руководителями, как вы, полковник, - в том же тоне отвечал аббат, - победа представляется мне неизбежной.
Мы еще нынче утром говорили об этом с братом, перечитывая фразу из вашего циркуляра, в которой вы напоминаете, что все средства хороши для того, чтобы победить врагов Церкви.
Вот, кстати, позвольте представить вам моего брата, ваше сиятельство.
Пропустив своего брата вперед, он сказал:
- Господин Ксавье Букмон!
- Художник большого таланта, - с любезнейшей улыбкой подхватил граф Рапт.
- Как?! Вы и брата моего знаете? - удивился аббат.
- Я имею честь быть вам знакомым, ваше сиятельство? - вполголоса произнес неприятным фальцетом г-н Ксавье Букмон.
. - Я вас знаю, как и весь Париж, мой юный мэтр, - отозвался г-н Рапт. - Кто же не знает знаменитых художников!..
- Мой брат не стремился к известности, - возразил аббат Букмон, набожно сложив руки и скромно опустив глаза. - Что есть известность? Тщеславное удовольствие стать знакомым для тех, с кем вы незнакомы. Нет, ваше сиятельство, у моего брата есть вера. Ведь ты верующий человек, Ксавье, не так ли? Мой брат знаком лишь с великим искусством христианских художников пятнадцатого века.
- Я делаю что могу, ваше сиятельство, - с притворным смирением произнес художник. - Но, признаться, я не смел надеяться, что моя скромная слава дойдет и до вас.
- Не слушайте его, ваше сиятельство, - поспешил вмешаться аббат. - Он робок и скромен до невозможности, и если бы я постоянно его не подгонял, он не сделал бы самостоятельно ни шагу. Представьте себе, он ни за что не хотел идти со мной к вам под тем предлогом, что у нас к вам есть небольшая просьба.
- Неужели, сударь? - вымолвил граф, растерявшись от неслыханной наглости священника.
- Не правда ли, Ксавье? Ну, скажи откровенно, - продолжал аббат. - Ты же отказывался идти, разве не так?
- Так, - опустив глаза, кивнул художник.
- Напрасно я ему объяснял, что вы один из самых блестящих офицеров нашего времени, один из величайших государственных мужей Европы, самый просвещенный во Франции покровитель изящных искусств - он так робок, так обескураживающе чувствителен, что и слушать ничего не хотел. Повторяю, я почти силой привел его сюда.
- Увы, господа, - молвил граф Рапт, решившись сражаться с ними в лицемерии до последнего, - я не имею чести быть художником, и для меня это настоящее горе. В самом деле, что такое воинская доблесть, что такое известность политика рядом с неувядающим венцом, который Господь возлагает на чело Рафаэлей и Микеланджело? Но если я и не обладаю этой славой, я имею по крайней мере счастье быть близко знакомым с известнейшими европейскими художниками. Кое-кто из них, и я горд этой честью, отвечает мне дружбой, и мне не нужно говорить вам, господин Ксавье, что я был бы счастлив видеть вас в их числе.
- Ну что, Ксавье, - взволнованным голосом проговорил аббат и провел рукой по глазам, словно хотел смахнуть слезу, - что я тебе говорил? Разве я перехвалил этого несравненного человека?
- Сударь! - воскликнул граф Рапт, словно устыдившись похвалы.
- Несравненного! Я не отказываюсь от своих слов. Не знаю, как вас благодарить, если вы выхлопочете для Ксавье заказ на десять фресок, которыми мы хотели бы расписать нашу бедную церковь.
- Ах, брат мой, это уж слишком! Ты же знаешь, что во время болезни нашей несчастной матушки я дал обет написать эти фрески. Заплатят мне за них или нет - ты можешь быть уверен, что я их выполню.
- Разумеется, однако тебе не под силу выполнить такой обет, несчастный! И, выполняя его, ты умрешь с голоду! Ведь у меня, ваше сиятельство, есть только мой приход, и доход с него я раздаю нищим прихожанам. А у тебя, Ксавье, ничего нет, кроме кисти.
- Ошибаешься, брат, у меня есть вера, - подняв глаза к небу, возразил художник.
- Слышите, ваше сиятельство, слышите? Ну не грустно ли это, спрошу я вас!
- Господа, - проговорил граф, поднимаясь, дабы показать двум братьям, что аудиенция окончена, - через неделю вы получите официальный заказ на десять фресок.
- Мы сто, тысячу, миллион раз уверяем вас в своих добрых делах, а также в том, что примем живейшее участие в завтрашней великой битве, - сказал аббат. - Засим позвольте вашим покорным слугам откланяться!
