Мирца, всеми силами души!
Так говорил Арторикс, спустя двадцать дней после похорон Крикса, стоя у входа в палатку Спартака.
Лагерь гладиаторов находился в это время в Лукании и, благодаря новому наплыву рабов, пехота Спартака увеличилась до семидесяти двух тысяч. Против них, по слухам, двигался Красе с семьюдесятью восемью тысячами римлян.
Мирца, которой Арторикс преградил выход из палатки, была в плотно облегавшей ее стан, доходившей почти до колен стальной кольчуге, сверкавшей как серебро; на ногах ее были железные поножи, правую руку покрывал железный наручник, а в левой она держала небольшой, круглый, бронзовый щит; у изящного пояска висел маленький меч, а на голове был серебряный шлем с коротеньким нашлемником. Это вооружение, во всех мелочах похожее на вооружение Эвтибиды, заказал ей брат, когда они стояли лагерем близ Равенны.
— Что это значит? Арторикс! — сказала она с упреком в ответ на излияния юноши.
— Как что? Разве я не сказал тебе? — возразил нежным голосом галл, с обожанием смотря на девушку. — Я тебе не противен — я это знаю. Ты не любишь никого другого — в этом ты мне клялась тысячу раз. Почему же, почему ты так упорно отказываешься отвечать на мою пламенную любовь?
— А ты, — возразила взволнованным голосом девушка, — а ты зачем приходишь искушать меня? Зачем подвергаешь меня такой пытке? Я не могу, не могу быть твоей и никогда не буду…
— Я хочу знать причину! — воскликнул Арторикс, побледнев еще сильнее. — Ведь имеет же право человек знать, почему вместо того, чтобы быть на вершине счастья, он обречен на падение в бездну отчаяния.
Слова Арторикса исходили из сердца; в них было столько чувства и такая сила, что Мирца почувствовала себя побежденной, сломленной, очарованной.
Ее глаза засияли любовью… Она смотрела на юношу с искренним выражением любви.
Оба, дрожа всем телом и устремив взоры друг на друга, стояли безмолвно, неподвижно в течение нескольких минут. Арторикс первый нарушил молчание:
— Мирца… Я не трус… Ты знаешь это… В бою я всегда в первых рядах и отступаю в числе последних. В опасностях я не дорожу жизнью.., однако ты видишь, я плачу теперь, как мальчик. О моя обожаемая, моя возлюбленная! Скажи мне, что ты меня любишь. Приласкай меня своим божественным взглядом… Позволь, чтобы перед моими глазами всегда сверкал этот луч счастья.
Арторикс поднес руку Мирцы к губам и стал покрывать ее жаркими поцелуями, а она, дрожа всем телом, шептала:
— Оставь меня, Арторикс.., уходи… Если бы ты знал, какое горе.., причиняют мне твои слова.., если бы знал, какое мучение…
— Но если были обманчивы твои нежные взгляды.., так скажи мне это.., будь смелой.., скажи мне: «Тщетны, Арторикс, твои надежды, я люблю другого…»
— Нет.., я не люблю, я никогда не любила, — сказала порывисто девушка, — и никогда не полюблю никого, кроме тебя!
— Ax!.. — воскликнул в невыразимой радости Арторикс. — Любим тобою!.. Могут ли боги испытывать такую радость, как я!
— Ах, боги! — сказала она, освобождаясь из объятий юноши, — Боги не только испытывают радости, но и опьяняются ими.., в то время как мы осуждены любить друг друга втайне, не смея никогда излить в поцелуях пыл нашей любви…
— Но кто, кто нам запрещает это?
— Не ищи того, кто нам запрещает это, — возразила печальным голосом девушка, — не старайся узнать его… Судьба не хочет, чтобы мы были соединены… Это тяжкая.., это жестокая.., но непреодолимая судьба… Оставь меня.., уходи.., и не добивайся большего.
Она разразилась горькими рыданиями.
Арторикс, растерявшись, старался ее утешить, хотел целовать ее руки. Она, оттолкнув его нежно и в то же время решительно, сказала:
— Беги от меня, Арторикс, если ты честный и благородный человек, беги от меня!
Подняв глаза, она увидела проходившую мимо Цетул, нумидийскую рабыню. Эта девушка прибежала в лагерь гладиаторов из Тарентума двадцать дней назад, в день, когда ее госпожа, за нескромную болтовню, приказала отрезать ей язык. Увидев ее, Мирца позвала:
— Цетул! Цетул! И сказала юноше:
— Вот она идет сюда… Надеюсь, Арторикс, что хоть теперь ты уйдешь.
Галл взял ее руку и прижал к губам.
— И все-таки ты должна будешь открыть мне эту тайну.
— Никогда!
В эту минуту Цетул подошла к палатке Спартака, и Арторикс, охваченный сладостными чувствами и печальными мыслями, медленными шагами удалился с претория.
— Хочешь, пойдем принесем в жертву Марсу Луканскому эту овечку? — сказала Мирца нумидийке, показывая на белую овечку, привязанную веревкой к столбу палатки.
Несчастная рабыня, лишенная языка своей бесчеловечной госпожой, кивнула в знак согласия головой.
Скоро обе девушки вышли из лагеря через Декуманские ворота, выходившие на реку Акрис. На расстоянии мили от лагеря они поднялись на небольшой холм, где находился храм, посвященный Марсу Луканскому. Здесь, согласно греческому обряду, Мирца принесла овечку в жертву богу войны, призывая его милость на гладиаторское войско.
Пока Мирца находилась в храме, Спартак примчался из разведки, в которую он выехал утром; он наткнулся на неприятельский патруль, захватил в плен семерых римлян и узнал от них, что Красе со всей армией движется на Грументум.
Спустя два дня, в полдень, претор явился со своим войском и выстроил его в боевом порядке перед гладиаторами.
С обеих сторон прогремели сигналы. Войска сошлись, и началась страшная схватка. Свыше четырех часов длился бой; обе стороны сражались с одинаковой храбростью и одинаковым пылом, но к заходу солнца левое крыло восставших, руководимое Арториксом, начало подаваться, так как многие новички- солдаты, находившиеся в гладиаторских легионах, не имели достаточного опыта, чтобы оказать сопротивление натиску римлян. Несмотря на чудеса храбрости, проявленные Арториксом, который, будучи ранен в грудь и в голову, бился, как лев, легионы продолжали отступать в большом беспорядке.
Взбешенный, примчался сюда Спартак и громовым голосом закричал:
— Неужели поражения, которые вы наносили римлянам, превратили их в отважных львов, а вас в трусливых кроликов? Остановитесь, во имя Марса Гиперборейского! Сражайтесь рядом со мной! Покажите себя героями, и мы на этот раз так же обратим их в бегство, как всегда!
Швырнув щит в наступавших врагов и взяв в левую руку меч одного убитого гладиатора, он бросился на римлян с двумя мечами, как это делалось в гладиаторских школах. Он так быстро описывал ими круги, наносил удары с такой силой, что очень скоро тела легионеров усыпали землю; римляне были приведены в расстройство и стали отступать Видя это, гладиаторы воспрянули духом и с новым пылом бросились в бой.
Но в это время центр гладиаторского войска, против которого были направлены все усилия Красса, который лично командовал легионом, составленным исключительно из ветеранов Марии и Суллы, не будучи в силах сопротивляться страшному натиску, пришел в расстройство, заколебался и начал отступать.
Спартак бросился к кавалерии, стоявшей в резерве как раз позади центра, выстроил ее в двенадцать рядов и образовал вторую боевую линию; в промежутки этой линии могли уйти в лагерь приведенные в расстройство легионы.
Но эти распоряжения не в силах были помешать беспорядочному отступлению с огромными потерями легионов центра и левого фланга. Только правый фланг, твердо руководимый Граником, отходил с боем.
Чтобы задержать натиск победителей, кавалерия, под командой самого Спартака, с такой яростью
