Фуцинского озера, но неожиданно был задержан рекой Велинус, сделавшейся непроходимой от обильных дождей. Он должен был задержаться на два дня, чтобы перебросить через реку плавучий мост, и еще на день — для переправы своего войска.
Красе через своих разведчиков был уведомлен о прибытии Спартака в Клитернум. Он приказал Авлу Муммию с двумя легионами и шестью тысячами вспомогательных частей перейти реку Велинус у Реаге, затем скорым маршем вдоль левого берега реки двигаться на Альфабуцетлис, там перейти на правый и идти дальше, вплоть до Клитернума. В то же время он строжайше запретил Муммию принимать бой со Спартаком а, наоборот, приказал ему отступать, пока он, Красе, не подойдет и не атакует Спартака с тыла.
Муммий точно выполнил полученные им от Красса распоряжения. Через ущелья Апеннин он добрался до Субиака, занял очень сильную позицию на склонах обрывистой скалистой горы и намеревался двинуться дальше на следующий день.
Но трибуны стали уговаривать его не отступать перед неприятелем: они убеждали Муммия, что он может использовать благоприятный случай, предоставляемый ему судьбой, и разбить Спартака без помощи Красса; в этих горных ущельях гладиатор будет лишен возможности использовать свое численное превосходство. Они упрашивали Муммия дождаться Спартака на этой неприступной позиции: трибуны обещали ему от имени легионов, что будет одержана блестящая победа Муммий был совершенно увлечен надеждой на победу, которая казалась несомненной, и на следующий день при появлении Спартака вступил с ним в бой. Фракиец увидел, что он не может извлечь никакой пользы из занятой им позиции Поэтому, пока тринадцатый и четырнадцатый легионы сражались с врагом, он, собрав в один корпус всех велитов и стрелков из остальных легионов, приказал им взобраться на вершины окружающих гор и с тыла ударить на римлян.
Легко вооруженные отряды с большим рвением повиновались приказу Спартака и, спустя три часа после начала битвы, в которой обе стороны сражались с равным мужеством и с одинаковым упорством, римляне увидели, к великому своему изумлению и ужасу, что все близлежащие вершины покрыты неприятельскими пращниками и стрелками, которые обрушивали на них град метательных снарядов всякого вида, а потом начали спускаться вниз, чтобы охватить их с флангов и с тыла. Увидев это, римляне обратились в стремительное бегство, бросая оружие и щиты. Они потеряли свыше семи тысяч убитыми.
Глава 20
От сражения при Гарганской горе до похорон Крикса
Несмотря на то, что сражение у Субиака закончилось так ужасно для римлян и так победоносно для гладиаторов, Спартак не смог извлечь из всего никакой выгоды. Но и Крассу не удалось задержать здесь Спартака. Конная разведка донесла фракийцу, что главная часть войска Красса перешла реку. Он тотчас же понял, что ему невозможно идти на Рим, оставив в тылу у себя Красса. Поэтому в тот же вечер, выступив из Субиака и перейдя Лирис у его истоков, он двинулся в Кампанью.
О поражении Авла Муммия Красе узнал только на следующий день вечером Претор был возмущен поступком Муммия и поведением его легионов Беглецы успели добраться до Рима, и там известие о новом поражении вызвало страшную панику. Красе в своем донесении разъяснил, что сражение вовсе не имело того значения, которое было придано ему страхом, и успокоил Сенат. В том же донесении претор просил Сенат немедленно вернуть к нему всех беглецов из легионов Муммия. Через несколько дней беглецы вернулись в лагерь, подавленные и пристыженные.
Красе, собрав вокруг претория все свое войско, расположил его в виде квадрата, внутри которого поставил обезоруженных беглецов и произнес речь. Он обладал большим красноречием Резкими и суровыми словами он укорял их за малодушие, которым они себя запятнали, убежав подобно трусливым бабам и побросав оружие — то оружие, которым их предки, пройдя через несравненно более тяжелые и опасные испытания, завоевали весь мир. Он доказывал, что гладиаторы казались сильными и храбрыми не вследствие своей доблести, но вследствие трусости римских легионов, некогда славившихся своей непобедимой мощью, ныне же ставших предметом презрения и посмешищем всего мира.
Он сказал, что не потерпит больше позорного бегства, что пришло время доблестных дел и громких побед, что если для этого недостаточно чувства собственного достоинства и чести римского имени, то он добьется победы железной дисциплиной и самыми жестокими наказаниями.
— Я вновь введу в силу, — сказал в заключение Красе, — децимацию — казнь каждого десятого, к которой в редких случаях прибегали наши отцы. Почти два века не приходилось прибегать к этой печальной необходимости но так как вы бежите и позорно бросаете оружие перед таким врагом, то — клянусь богами Согласия! — я применю к вам это наказание. Сегодня ему будут подвергнуты девять тысяч трусов, которые стоят перед вами пристыженные, с бледными и низко опущенными головами, со слезами слишком позднего раскаяния.
И хотя многие самые авторитетные из трибунов и патрициев, находившихся в его лагере, упрашивали его, он не отказался от принятого сурового решения и приказал привести его в исполнение до вечера.
Тогда осужденные стали бросать жребий. Из каждых десяти солдат один, получивший жребий, предавался ликторам. Ликторы сперва секли его розгами, потом отрубали ему голову.
Это страшное наказание, которое иногда осуждало на смерть как раз тех, кто сражался доблестно и был неповинен в бегстве товарищей, произвело глубокое и тяжелое впечатление в лагере римлян. Пятеро или шестеро самых достойных легионеров Муммия, храбрость которых была всем известна, понесли наказание за чужую трусость. Среди этих храбрецов наибольшее сочувствие вызвал один двадцатилетний юноша, по имени Эмилий Глабрион. В сражении под Субиаком он храбро сопротивлялся натиску гладиаторов, получил две раны, не покинул своего поста и был увлечен бегством других. Все это знали и громко заявлял об этом, но неумолимый жребий пал на него, и он должен был умереть.
Среди общего плача этот доблестнейший юноша, со смертельно бледным лицом, но с спокойствием и твердостью, достойными Муция Сцеволы и Юния Брута, стал перед претором и мужественно сказал:
— Децимация, примененная тобою, не только полезна и необходима для блага республики, но справедлива и заслужена позорным поведением наших двух легионов в последнем сражении. Судьба оказалась против меня, и я должен умереть. Но так как ты, Марк Красе, знаешь, как знают все мои товарищи по оружию, что я не был трусом и не бежал, а храбро сражался, как подобает римлянину, хотя и был ранен, — то я прошу у тебя милости: пусть розга ликторов не оскверняет моей спины, пусть они меня ударят, но только топором.
Претор, побледнев при словах юноши, ответил:
— Я согласен исполнить твою просьбу, мужественный юноша; мне прискорбно, что суровость закона наших предков запрещает мне сохранить тебе жизнь, как ты этого заслуживаешь…
— Умереть на поле сражения от руки врага или же здесь, на претории, под топором ликтора — это одно и то же, так как жизнь моя принадлежит отечеству; мне достаточно уже того, что все узнают, — узнает моя мать, узнает народ, узнает Сенат, что я не был трусом… Смерть ничто, раз я спас свою честь.
— Ты не умрешь, юный герой! — закричал один из солдат, выйдя из рядов легионов Муммия.
Подбежав к претору, с глазами, полными слез, он воскликнул:
— Славный Красе, я — Валерий Атал, римский гражданин и солдат третьей когорты третьего легиона. Под Субиаком я стоял рядом с этим мужественным юношей и видел, как он сражался раненый, в то время, когда мы все обратились в бегство, в которое вовлекли и его. Так как теперь ликтор должен поразить одного из десяти бежавших, пусть он поразит меня, который бежал, а не того, который вел себя, как римлянин древнего рода!
Поступок этого солдата, который в бою поддался панике и бежал, а теперь проявил такое благородство души, усилил общее волнение; началось благородное и трогательное соревнование между Аталом и Глабрионом; каждый требовал топора для себя. Но Красе был непреклонен, и Глабрион был предан ликторам.
Тогда послышались жалобные восклицания среди двух подвергнутых наказанию легионов, а на глазах многих тысяч солдат показались слезы. Глабрион, повернувшись к своим соратникам, сказал:
— Если вы верите, что я умираю без вины, если случай со мной вызывает у вас искреннюю жалость, и вы желаете утешить мою душу в Элизиуме, то поклянитесь великими богами Согласия, что вы все умрете, но никогда не повернетесь тылом перед гнусными гладиаторами!
— Клянемся!. Клянемся!..
— Именем богов клянемся! — подобно страшному, оглушительному удару грома закричали одновременно
