– Я лягу. А ты сбегай, позови Марью Ивановну.
Юрка вскочил.
– Что, сердце? Может, врача? Корвалол?
Раньше он высчитывал, сколько бабушке лет, только в канун дня ее рождения. Сейчас же – помнил постоянно. И ненавидел, сам не понимая, что именно – время, годы?
– Не надо.
Бабушка встала, не опершись на стол. Пошла из кухни, ровно держа спину.
Юрка вылетел в сени и сорвал первую попавшуюся ветровку – старую, в которой ездил на покос. Никак не мог найти обувку, а свет включить почему-то не догадался.
Оскальзываясь в потемках на мокрой дороге, метнулся к дому напротив. С треском хлопнула калитка палисадника. Юрка, протиснувшись между георгинами и стеной, застучал по оконному переплету.
– Марь Ивановна!
Вспыхнул свет в дальней комнате, показалась согнутая фигура в белой, до пят, сорочке. Сложив руки козырьком, старушка всмотрелась.
– Вас бабушка зовет!
Соседка закивала.
Юрка бросился обратно. Выругался, угодив в канаву с талой водой, и долго возился, пытаясь выбраться – нога все время срывалась с размытого края.
Дома нетерпеливо выпутался из грязных штанов, побежал в спальню к бабушке, но вспомнил про соседку. Пришлось, чертыхаясь, искать и натягивать шорты, а там подоспела и Марья Ивановна.
Пришла строгая, в сером платочке, туго затянутом под подбородком.
– Лежит? – спросила у Юрки, кивнув на закрытую дверь.
– Наверное, – растерялся он.
Марья Ивановна просеменила в спальню, его за собой не пустила.
– Позову, если что.
Юрка остался стоять, тупо разглядывая косяк. Что – «если что»? В ушах тоненько звенело, показалось – телефон. Он вздрогнул. Нет, в доме было тихо. На всякий случай снял трубку и послушал гудок. Может, все-таки вызвать «Скорую»? Да нет, ерунда, обойдется, бабушка же сказала: «Не надо». Он решительно положил трубку на место.
Ходил по кухне. Щелкал кнопкой чайника, не давая ему остыть. Бабушкина чашка стояла на столе, наполовину полная. Качалась за окном сирень. Ходики отсчитывали время – глаза у деревянной кошки равнодушно смотрели то направо, то налево.
Было около двух, когда вышла Марья Ивановна. Перекрестила его, велела строго:
– Зайди.
У Юрки сдавило под ребрами.
В спальне горел маленький светильник с тусклой лампочкой. Бабушка лежала на краю постели, стянув на грудь угол покрывала. Вторая половина кровати осталась нетронутой, пышно стояла «треуголкой» подушка. Юрка сел на стул, придвинутый к изголовью.
– Баб, ну ты чего, а?
Она улыбнулась и погладила его по руке.
– Так сам посуди, сколько мы с ним годков прожили. Зовет, не может без меня. Не думает, старый пень, что я тебя одного бросаю.
– Баб!
В горле пискнуло, Юрка испуганно замолчал.
– Ты меня не жалей, – сказала бабушка. – Мне-то что. Я с дедом твоим встречусь, с Дашенькой. Вот тебе трудно будет. – Перевела дыхание, попросила: – Ну-ка, наклонись.
Он послушался. Бабушка коснулась губами щек и лба.
– Все, иди. Ивановну мне покличь.
Юрка мотнул головой.
– Иди, внучек, иди, родной. Так надо.
Сколько раз ослушивался ее, но сейчас не посмел.
Вышел за дверь. Марья Ивановна вздохнула жалостливо:
– И-ех, сынку, не пожалела вас злодейка.
«Какая злодейка?» – хотел спросить Юрка. Не успел – старушка ушла.
Снова сидел на кухне, но уже не трогал чайник. Скорчился на табурете, обхватил руками живот. Мутило. Пересохло в горле. Можно было дотянуться до бабушкиной чашки с недопитым чаем, но Юрка не шевелился. Только иногда поворачивал голову и смотрел на ходики.
Уже светало, когда дверь в спальню отворилась. Соседка перекрестилась на пустой угол и сказала:
– Преставилась раба божия Маргарита.
Стол подпрыгнул и ударил Юрку в лицо. Зазвенела разбитая чашка.
… – Эй, спишь?! Чего закуклился? – окликнул Дан. – Подъезжаем.
Юрка приподнялся на локте. На горизонте виднелся город, дорогу перед ним перекрывала застава. Бреславль. Где-то там был Зеленцов. Может, с аппетитом обедал. Может, заключал сделку и пересчитывал аванс. Или шел по улице, радуясь солнечному дню. Он был там. Виктор Зеленцов, из-за которого погибла мама.
– Спасибо, дружище, мы здесь сойдем, – сказал вейн, и возница остановил лошадь.
Пешком так пешком, даже лучше.
Дорога раздваивалась – одна вела к городу напрямик, другая делала петлю, забегая и спускаясь с холма. На полпути к воротам они снова сливались.
– Нам туда, – показал Дан на холм.
Юрка сощурился, пытаясь разглядеть, что там, на макушке. Увидел только резные столбики, вбитые с широкими промежутками.
Запах табака с ромовой отдушкой он почувствовал за десяток шагов.
– Узел.
– Он самый. Общий. Здесь десятка четыре входов-выходов, а может, и больше.
Трава подступила к редкой ограде и нахально лезла на утоптанную площадку. Пахло все сильнее. Казалось, вот-вот гулко закашляет дед. Юрка положил руку на обтесанное дерево и почувствовал зуд в ладони.
– Так он… работает?
– Нет. Но скоро начнет. Чуешь?
Юрка дернул плечом.
– А почему его не охраняют?
– Зачем? Во-первых, межсезонье. Во-вторых, кому надо – пойдут в город, а там на воротах стража.
– А кому, наоборот, в город как раз не надо?
– До тех городу нет дела. Кстати, внутри, за стеной, узлов еще больше. Вейнов ловить – дело тухлое.
Дан прошел между столбиками, шумно принюхался.
– Ну, давай, – скомандовал он.
– Чего?
Вейн демонстративно возвел глаза к небу:
– Пресветлая Иша, ты же милосердная, так за что меня караешь бестолочью? Ориентиры бери.
Юрка встал на середину вытоптанной плеши. Дан смотрел ему в спину, и это сбивало. Так, запах табака с ромом. Степь, петля дороги, застава… Картинка вдруг стала очень четкой, словно в бинокле навели резкость, и по глазам ударило вспышкой.
– Готово.
Сморгнул выступившие слезы. Медленно затухли багровые круги.
– Самородок! – то ли похвалил, то обругал Дан. – Пошли.
