Крупным планом

хлопком он наполнился ветром и резко наклонил яхту на левый борт. Билл тут же крутанул штурвал, и «Голубая фишка» выровнялась. Уже через несколько минут мы оставили позади последние строения бухты Нью-Кройдона.

— Поберегись! — крикнул Билл.

Я поднырнул под резко пошедший вправо парус, который с еще одним хлопком понес нас на восток.

— Замени меня ненадолго, — крикнул Билл, перекрывая гул ветра. Как только я обеими руками ухватился за штурвал, ветер добавил еще пяток узлов, и мы рванули на восток, в открытое море, обгоняя многочисленные разномастные суденышки.

— Куда, черт побери, ты направился? — крикнул Билл.

— В Европу, — крикнул я в ответ.

Внезапно мы полетели по заливу, подгоняемые разошедшимся северо-западным ветром. Нос яхты разрезал теперь уже пенные волны.

— Двадцать пять узлов, — заорал Билл, перекрывая гул ветра. — Ничего себе скоростенка.

Я, прищурившись, посмотрел на сверкающее осеннее солнце, на бурлящий след за моей спиной. Мои легкие озябли от соленого ветра. И на несколько мучительно-прекрасных минут мне показалось, что голова моя опустела, появилось столь желанное и столь же редкое ощущение, что ты tabula rasa,[18] свободен от вины, от страха и злости. Меня захватило безумие скорости. Я мчался, оставив все позади, и ничто, никто не мог меня догнать.

За следующий час мы с Биллом не обменялись ни словом, даже не взглянули друг на друга. Мы оба смотрели прямо перед собой, завороженные ощущением простора и скорости — не было ни барьеров, ни границ, которые могли бы нас остановить. И я знал, о чем он думал, потому что думал о том же самом: зачем останавливаться? Почему не направиться на восток и не пересечь Атлантический океан? Почему не попытаться? Мы все в жизни куда-то стремимся, но тем не менее все глубже вязнем в домашней суете. Мы мечтаем путешествовать налегке, но тем не менее накапливаем все, что можем, и это нагружает нас и привязывает к одному месту. И некого винить — только самих себя. Потому что — хотя мы все раздумываем об избавлении — мы не можем избавиться от чувства ответственности. Карьера, дом, иждивенцы, долги — все это приземляет нас. Обеспечивает необходимую безопасность, повод вставать утром ни свет ни заря. Сужает выбор и, ergo, придает нам уверенности. И хотя почти все мужчины, кого я знаю, сетуют на груз домашних забот, мы все идем на это. Причем с остервенением.

— Ты ведь не хотел останавливаться? — спросил Билл, когда мы бросили якорь у острова Шеффилд.

— Не хотел? Конечно. А зачем вообще было останавливаться? — Я помолчал, потом пожал плечами. — Хотя понятно.

— Что?

— Убежать можно, а вот спрятаться нельзя.

— Но убежать-то тебе хотелось?

— Постоянно хочется. А тебе?

— Никто никогда не бывает полностью доволен своей судьбой. Но некоторые из нас принимают ее с большей легкостью, чем другие, мирятся с обстоятельствами…

— У тебя многое есть.

— А у тебя нет? — парировал он.

— По крайней мере, у тебя, похоже, прочный брак.

— А у тебя, по крайней мере, здоровые, нормальные дети…

— Прости.

— Расслабься, Бен. Не мучай себя.

Я открыл еще одну банку пива и обратил взгляд на заросший лесом берег Коннектикута. Издалека он казался таким нетронутым, таким пасторальным — ни трейлера, ни бассейна не видно.

— Расслабиться? Мне? Хорошее предложение.

— Ладно, пусть ты занимаешься не совсем тем, чем бы тебе хотелось заниматься.

— Ты хоть представляешь, насколько отупляющей оказалась эта работа с доверительным управлением?

— Наверное, не более отупляющая, чем работа брокера на бирже. Тем не менее… ты сам ее выбрал… Ты сам решил жениться на Бет, завести детей, жить в Нью-Кройдоне…

— Знаю я, знаю…

— Но ведь ты сделал неплохой выбор. Черт, да у тебя все есть…

— Кроме стимула… на всех фронтах.

— И что ты собираешься сделать? Провести ближайшие тридцать лет, думая, что настоящая жизнь где-то в другом месте?

— Я не знаю…

— Потому что вот что я тебя скажу, дружок… Жизнь — она здесь. И если ты начинаешь ненавидеть то, чем ты стал, ты теряешь все. И можешь мне поверить: стоит тебе все потерять, как тут же захочется все вернуть. Так всегда бывает.

Я отпил еще глоток пива, затем спросил:

— Ты вот что скажи: Бет уже решила, что ей не следует возвращаться?

— С двумя ребятишками, никакой собственной карьеры — вряд ли она рискнет разрушить ваш брак. Поверь мне, она вовсе не помешана на самоуничтожении.

Именно поэтому она трахает Гари? — хотелось мне крикнуть. А еще мне ужасно хотелось спросить Билла — не слышал ли он каких-нибудь сплетен о любовных похождениях моей жены? Но я воздержался от вопросов на эту тему. Не хотел вызывать подозрений или показаться параноиком. И если честно, я боялся услышать правду.

Вместо этого я допил остатки пива и просто сказал:

— Я попробую с ней поговорить.

— Попробуй сначала поговорить сам с собой, раз уж ты решил этим занялся.

Я воздел глаза к небесам.

— Спасибо тебе, Опра, — сказал я.

— Ладно, кончим на этом, — сказал Билл. — Давай двигай домой.

До Нью-Кройдона мы добрались в сумерках. Я провел яхту в бухту, не прибегая ни к какой хитроумной аппаратуре Билла.

— Просто здорово, — сказал Билл, когда мы причалили. — Сказывается старая закалка Боудена? — Он знал, что в колледже я три года был членом команды яхмсменов.

— Это не забывается.

— Тебе нужно купить себе лодку. Всегда есть повод убежать. Да и мальчики будут в восторге, когда подрастут.

— У меня и так лишней работы хватает.

— Ну, можешь брать мою, когда захочешь…

— Ты это серьезно?

— Да нет, просто глупости говорю.

— Я могу поймать тебя на слове.

— Только не пытайся вместе с ней сбежать, ладно?

Билл отвез меня домой. Света в окнах не было. Я взглянул на часы. Семь вечера. Беспокоиться еще рано. Пока.

— Держись, — сказал Билл, протягивая руку. — И ради бога, взбодрись.

Как странно входить в молчаливый, пустой дом. Я бы порадовался возможности отдохнуть от домашнего шума, если бы не заметил мигающий огонек автоответчика. Я нажал на кнопку.

— Бен, это я. Я решила остаться здесь на несколько дней вместе с детьми. Думается, нам обоим будет полезно провести какое-то время врозь, и я буду очень признательна, если ты не станешь пытаться