Я принялся вышагивать взад-вперед по гостиной. Я был человеком, который вот-вот потеряет все. Перед моим мысленным взором стояла картинка: судья отдает детей под ее полную опеку, ей же отходят дом, машины и акции, а также три четверти моего дохода. Моя новая жизнь в крохотной клетушке где- нибудь на задворках. Один раз в месяц поход с Адамом и Джошем в зоопарк, потому что до детей меня будут допускать не чаще. Адам начнет ухмыляться так же, как Гари. А когда Джошу будет четыре, он повернется ко мне и скажет:
— Ты когда-то был моим папой, а теперь мой настоящий папа — Гари.
Гари. Неожиданно я поймал себя на том, что иду через дорогу к его дому. Я не представлял себе, что ему скажу, не знал, чего хотел этим добиться. Но тем не менее я стоял на пороге и нажимал на кнопку звонка.
Бет ушла каких-нибудь пять минут назад, так что, когда Гари распахнул дверь и увидел меня, он остолбенел. Сначала растерянно заморгал, но сразу же постарался взять себя в руки. После продолжительного молчания — я полностью потерял дар речи — я мысленно задал себе логичный вопрос:
— Бен?
Я умудрился выговорить только одно слово:
— Камеры…
— Что?
— Камеры. Вы сказали, что я могу зайти, чтобы поговорить с вами о камерах…
Его явно позабавило мое выступление, он осторожно меня разглядывал, видимо стараясь решить, не простое ли совпадение это мое появление на его пороге.
— Ага… конечно, я говорил. Но сейчас воскресенье, вроде уже поздно…
— Всего лишь без двадцати девять, — сказал я, бросая взгляд на свои часы. — Вовсе не поздно. Все равно, Бет и мальчики уехали…
— Да, я…
Он вовремя спохватился.
— Что? — спросил я.
— Заметил, что «вольво» нет у дома.
— Заметили, вот как? — Я внезапно осмелел.
— Да, заметил… и все.
Теперь он не мог подобрать слова.
— Не знал, что вы так пристально наблюдаете за моим домом.
— Да нет, у меня нет такой привычки… Послушайте, Бен, я здорово устал, так что…
— Давайте по-быстрому выпьем по бокалу вина, — предложил я.
Он заколебался, я почти слышал, как он соображает:
— Заходите, приятель.
Я вошел. Хотя дом Гари был обычным пригородным домом в колониальном стиле, таким же, как у меня, переступив порог, я попал в совсем другой мир, эдакую эрзац-Трибеку. [20] Стены ободрали, а затем покрасили серо-голубой краской. Ковры сняли, а пол выкрасили в черный цвет. С потолка свисали четыре светильника. И единственной мебелью во всем помещении был длинный черный кожаный диван.
— Ничего себе местечко, — заметил я.
— Ну да, у моего папаши были весьма оригинальные идеи насчет внутреннего убранства, — сказал Гари.
— И кто занимался вашим интерьером? Роберт Мэпплторп?[21]
— Очень смешно. На самом деле я все делал сам, еще в девяносто первом году.
— Сразу же после смерти папаши?
— У вас отличная память. Он скончался почти ровно через год после того, как умерла мама. Мне кажется, что и его доконал этот клятый Альцгеймер, сердце совсем износилось.
— Наверное, вам трудно пришлось, вы ведь единственный ребенок…
— Потерять одного из родителей — несчастье, потерять обоих — глупость.
— Никогда не думал, что вы читали Оскара Уайльда.
— Я и не читал. Видел эту цитату в каком-то журнале. Выпьете?
Он жестом пригласил меня пройти на кухню. Там тоже все было ободрано. Старые сосновые полки и столешницы заменило хаотичное нагромождение хрома и стали. Как и гостиная, кухня производила впечатление незавершенности, казалась абсурдной. На мгновение я пожалел Гари и его бесплодные попытки создать копию Трибеки в пригороде. Но мое сочувствие по поводу его провала в Нью-Йорке быстро испарилось. Исчезло, стоило мне заметить два бокала для вина на столешнице — на одном остались следы розовой помады, которой всегда пользовалась Бет.
Я кивком показал на бокалы и умудрился произнести:
— Гостей принимали?
Он с большим трудом подавил улыбку:
— Ага, думаю, и так можно сказать.
Он открыл холодильник и достал оттуда бутылку совиньона блан «Туманная бухта».
— Когда-нибудь пробовали такое вино? — спросил он.
— Бет однажды принесла домой бутылку.
Снова тень улыбки. Он вытащил пробку из бутылки.
— У нее хороший вкус, у вашей жены. «Туманная бухта» лучший белый совиньон на планете.
— Она так и сказала.
Он взял бутылку, два чистых бокала.
— В темную комнату сюда, — сказал он, спускаясь по узкой лестнице в подвал.
Там было темно, тесно, пахло сыростью. Вдоль одной стены стояли различные домашние приборы — стиральная машина, сушка, большой морозильник. Вдоль другой стены располагалось его оборудование для печатания: старый увеличитель «Кодак», поцарапанные ванночки для реактивов, нож для обрезания фотографий, перекрещивающиеся бельевые веревки, на которых он развешивал пленки и снимки для просушки. Там болталось несколько свежих снимков.
— Вот такая у меня темная комната, чисто функциональная, — сказал Гари, зажигая лампу дневного света.
— Думаю, для дела годится.
— Ну да, но в сравнении с вашей роскошью у меня здесь третий мир.
— Что-то я не припомню, что показывал вам свою темную комнату, Гари.
Он отвернулся и начал деловито снимать снимки с веревки:
— Просто предполагаю, адвокат.
—
— Что у вас самая совершенная темная комната с самым совершенным оборудованием.
— Но вы ведь ее никогда не видели, верно?
Опять эта ухмылка. Как же мне хотелось стереть ее с его рожи.
— Нет, никогда.
Лжец. Бет наверняка развлекала его там, когда детей уводили на прогулку, показывала ему мой подвал.
— Тогда почему вы автоматически предполагаете…
— Да такой денди с Уолл-стрит наверняка может позволить себе все самое лучшее. А это значит, что он все самое лучшее и имеет. Вот и все. — Он передал мне пачку снимков. — Вот взгляните, что вы об этом думаете?
Я перебрал полдюжины фотографий. Черно-белые монохромные портреты разных бродяг, все на фоне какой-то унылой гостиницы, настоящей дыры. Сборище уродов. Жирный байкер с тремя стальными зубами и огромным родимым пятном, занимающим полщеки. Два черных трансвестита в виниловых штанах
