— Вы как раз вовремя…
Матушка Вишта ударила меня мечом по голове — плашмя, но удар пришелся по синяку, который образовался после удара Танцовщицы. Взвыв от боли, я снова упала на колени.
Угрюмый голос матушки Вишты доносился как будто издалека:
— Калимпурцы взбунтовались. Все вопят о Праве смерти. Хуже того, ты показала наш приют чужестранке! — Матушка Вишта горячо дышала мне в лицо, затем наклонилась совсем близко.
Несмотря на охватившую меня боль, я разглядела ненависть в ее глазах.
— Зелёная, сегодня ты растоптала слишком много стебельков!
Нам связали руки и подвели к краю крыши; нас грубо спустили вниз, передавая из рук в руки. Потом с позором, как преступниц, провезли по взбудораженному городу. Каждый наш шаг был пыткой, каждый взгляд на Танцовщицу грозил смертным приговором.
Нас бросили в тюремную камеру под храмом. Я ни разу не бывала здесь, хотя камера находилась в том же сыром коридоре, что и наши тренировочные залы. Я всегда думала, что неприметная дверца ведет в какой-нибудь чулан.
Я сидела, прислонившись спиной к замшелой стене. Танцовщица устроилась напротив. Нам поставили большой кувшин с водой и металлическое ведерко поменьше — для помоев. Из окошка у дверцы и из трещины внизу мерцал какой-то свет; посреди камеры было очень темно. Мне казалось, что на мне нет живого места. После сегодняшнего дня удивляться не приходилось. Танцовщица тоже морщилась.
Очень долго мы с ней молча разглядывали друг друга. Несмотря на мрак, я заметила, что она щурится и плотно прижимает уши к голове — значит, злится. Я догадывалась, что и на моем лице застыло не самое приятное выражение. Все сомнения, нахлынувшие на меня, когда она произнесла слово «изумруд», вернулись и приводили меня в бешенство.
Я не готова была снова драться с ней, но мне не хотелось и перемирия. Матушка Вишта обвинила меня в том, что я растоптала слишком много стебельков… Возможно, так и есть. Очень жаль! В краю, откуда явилась Танцовщица, я не только потоптала стебли, но и сожгла плантацию.
Кому бы я там ни понадобилась — и зачем бы я ни была им нужна, — ничего хорошего для меня они явно в виду не имели.
Все сломано; все порушено. Я не боялась Права смерти, но в Калимпуре для меня будущего нет. Даже если я буду несколько лет прятаться под покрывалом, как только я открою лицо, все увидят шрамы, вспомнят скандал и мой позор. Языки у селистанцев острые, как зубы у гадюки, а их злопамятность вошла в пословицы.
Ну а несчастная предательница, напротив, имела все основания бояться Права смерти. Совсем недавно я лишила жизни жителя Каменного Берега, который убил калимпурца с целью самозащиты… Пусть я обладаю правом приводить приговор в исполнение, ее я защитить не смогу.
Может оставить свои проклятые изумруды и выдуманные байки об украденных ценностях и бесценности того, что против воли перевезли через море.
Ее убьют!
— Зелёная! — ласково позвала Танцовщица.
Только тогда я поняла, что плачу.
— Оставь меня в покое, — ответила я на селю, хотя из-за слез с трудом могла говорить.
— Мне очень жаль, — ответила она по-петрейски.
Сердце у меня провалилось куда-то вниз. Я сделала несколько вдохов, чтобы успокоиться, и ответила ей на том же языке:
— Что ты здесь делаешь?
— Ищу тебя.
— Ты меня нашла. Тем хуже для тебя, — с горечью ответила я.
— Все совсем не плохо. В первый же час, как я здесь очутилась, я нашла тебя! — Она криво улыбнулась — наверное, болели шея или челюсть. — Как будто мною кто-то управлял!
Может, и управляли; я видела во всем произошедшем волю богини Лилии.
— Не радуйся. Ты совершила преступление, которое карается смертью!
— Но ведь они первые напали на меня!
— Ты не имела права выносить приговор. — Я пожала плечами и скривилась: напомнила о себе старая рана. — Такой у нас обычай.
Она подошла ко мне и опустилась на колени.
— И все же я рада, что нашла тебя. Ты прекрасно научилась драться… Я горжусь тобой.
— Несмотря на то, что я тебя побила?
— Особенно потому, что ты меня побила.
Я рассмеялась, не переставая горько плакать. Танцовщица оторвала полосу от своей тоги и окунула ее в кувшин с водой. Что она собирается делать?
Вернувшись, Танцовщица предложила:
— Дай я промою твои раны.
Сначала мне захотелось оттолкнуть ее, накричать на нее, но я остановила себя. Вряд ли она переплыла море только ради того, чтобы снова предложить мне заточение Гранатового двора. Правитель сгинул, рассыпался прахом, а вместе с ним — и Управляющий. Госпожа Тирей мертва. Никто больше не может силой удержать меня!
Я начала снимать свой черный маскарадный наряд.
— Зачем ты сказала про изумруд? Я думала, ты приехала, чтобы снова захватить меня в плен.
— Нет, нет, нет! — ответила она, ласково проводя пальцами по моему лицу. — Вначале нужно было осторожно обо всем расспросить. Я не знала, жива ты или нет, и совсем не надеялась на то, что найду тебя именно в Калимпуре. Я совсем недавно сошла с корабля.
— Ты забралась далеко от дома.
— Ты тоже, Зелёная; о доме у тебя остались одни воспоминания!
Она была права. Мы с Танцовщицей во многом походили друг на друга. Загрустив, я попыталась настроить себя на мирный лад. Ее искусные пальцы ощупывали мои раны. Все мое тело было в порезах и кровоподтеках — о душевных ранах я уже не говорю. Обожженная кожа была в саже. Мышцы болели, как после долгой тренировки. Ее прикосновения утешали меня.
Несмотря на то что пальцы у Танцовщицы казались обрубками, они были гибкими и очень умелыми. Они нежно ласкали меня. В конце концов я затихла, положила голову на колени Танцовщице, а она промывала мне раны и утешала меня.
Потом я вдруг поняла, что Танцовщица тихо напевает мне на каком-то языке ее народа. Слов я не понимала и почти не слышала, но по смыслу мне показалось, что песня призывала к миру и отдыху.
Скоро за нами придут, и ее жизнь, скорее всего, прервется. Надо мной тоже нависла угроза — все зависит от того, сколько я растоптала стебельков, как выразилась матушка Вишта. Здесь, в темноте, холоде и сырости, я была ближе всего к смерти — по крайней мере, после той ночи, когда Яппа и Самма вместе несли меня в дортуар. Наверное, никогда еще жизнь моя не подвергалась такой опасности.
Я свернулась калачиком в объятиях Танцовщицы. Ее серебристый мех окутал меня, словно мягкое одеяло. Ее руки летали по мне нежно, как ночной ветерок по саду. Она касалась моих синяков и ран, и меня передергивало от сладкой боли. Я начала тихонько постанывать, и она не останавливалась.
Мы долго лежали, соединившись в одно целое. Наша близость не походила на бурные любовные игры, которым меня обучали Клинки постарше. Мы как будто взаимно изучали, исследовали друг друга, как когда-то с Саммой. Она не пыталась войти, вломиться в меня, причинить мне боль. Только ласкала меня руками, языком и хвостом, постепенно распаляя меня все больше, до дрожи.
Мне захотелось тоже промыть ее раны, погладить ее мех, довести ее до того же состояния, до которого она довела меня, но доброта Танцовщицы была безмерной. Ей хотелось давать, а не брать. Она крепче прижала меня к себе и положила голову мне на плечо.
Как я поняла, то, что случилось потом, я увидела во сне. А может, меня посетила богиня Лилия. Ведь между мной и богиней установилась прочная, хотя и тонкая, связь, которая никогда не прерывалась. Позже Септио объяснит, что богиня Лилия — автохтонное божество. Значит, она тесно связана с определенным
