— Подними нас на борт, тогда скажу.
Бхопурец снова покосился на матушку Ваджпаи. Та кивнула. Нахмурившись, недовольные матросы сбросили нам два каната. Мы кое-как подтянулись по ним в своих нищенских лохмотьях. Кто-то подал мне руку, помогая перевалить через борт. От Танцовщицы все старались держаться подальше.
Вначале я просто лежала на теплой, согретой солнцем палубе, стараясь отдышаться. Хотя сердце бешено колотилось в груди, опасность утонуть мне больше не грозила. Танцовщица закашлялась и стала извергать из себя воду. Матросы, ругаясь, отходили подальше.
— Говори быстрее! — велел бхопурец. — Не по душе мне эти стрелы. А твоя спутница мне всю палубу заблевала!
Я задумалась. Что бы ему такое сказать? Правда ему вряд ли понравится. Не знаю, относится ли он с почтением к калимпурским богам. Возможно, он поклоняется своей умершей прапрабабушке или какому- нибудь местному мелкому божеству… К тому же маловероятно, чтобы он поверил оборванному, мокрому мальчишке, лежащему у его ног.
Поэтому я встала.
— Не стану врать, от меня действительно одни неприятности, — сказала я. — Зато неприятности именно такие, какие ты хочешь!
— Как так, малыш? — засмеялся бхопурец.
— Твой корабль наверняка заходит во все прибрежные порты. Иногда находятся умники, которые думают, будто им не нужно платить. Верно?
Мой собеседник тут же замкнулся и насупился:
— Всякое бывает.
— Если хочешь, испытай меня. Я сумею победить любого из твоих людей. Даже двоих! Если мне удастся положить их на палубу, возьми меня в команду! Я буду охранять твой груз от врагов… — Я слегка пнула Танцовщицу носком ноги: — Моя подруга не переносит воду, но на суше — на палубе ли, в порту или в таверне — она всех вас заткнет за пояс!
Тихо застонав, Танцовщица перевернулась на спину и выпустила когти. Бхопурец невольно попятился, но потом снова рассмеялся:
— Может, ты и правду говоришь… И все равно ты глупец!
— Меня не зря охраняют целых двенадцать лучниц, — невозмутимо возразила я. — А еще я очень хорошо готовлю.
— Хватит! — прокричала с причала матушка Ваджпаи. — Сегодня никаких драк не будет! — Размахнувшись, она швырнула на палубу кожаный мешочек. Он многообещающе звякнул, и у капитана загорелись глаза. — Эти монеты твои, если ты сейчас же снимешься с якоря и отплывешь в Бхопуру с двумя пассажирами на борту!
Он схватил мешочек, развязал тесемки и расплылся в улыбке:
— Через час отходим!
Крича и переругиваясь, матросы спустили на воду шлюпку, закрепили фалинь и на веслах оттащили судно от причала. Матушка Ваджпаи сделала мне руками знак лилии. Стоящая рядом с ней матушка Гита подмигнула.
Медленно развернувшись, мы вышли из калимпурской гавани.
Наше судно называлось «Читтачаи», а его капитана звали Утави. Он согласился отойти на приличное расстояние от Калимпуры, добраться до оживленных морских путей. Там мы решили пересесть на какое- нибудь крупное судно, которое направляется к Каменному Берегу. Матушка Ваджпаи заплатила столько, что могла бы купить весь корабль.
Пока корабль шел на восток вдоль побережья, у нас с Танцовщицей почти не было возможности побыть наедине. Мы не могли уединиться на открытой палубе; оставалось лишь небольшое пространство под полуютом и закуток под шкафутом, в котором хранили ведра, тряпки и прочую утварь.
Через день, как следует рассмотрев корабль, я поняла: либо здесь очень просторные трюмы, либо где-то имеется тайник. Капитан «Читтачаи» — контрабандист; он провозит всевозможные товары в порты в обход таможни и налогов не платит.
Нас капитан тоже считает ценным товаром.
В сущности, положение наше казалось немногим лучше, чем на причале Арвани, разве что нам не грозила опасность утонуть. Мы согрелись и высушили одежду, нас накормили, но что дальше? По вечерам мне очень недоставало моего шелка с колокольчиками. Хотя в последнее время я пришивала колокольчики скорее по привычке, потеря очередного куска шелка опечалила меня. Мне казалось, я уже не смогу в который раз начать все сначала и пришить к новому куску материи несколько тысяч колокольчиков.
Интересно, как женщинам с моей родины удается не сбиться в счете дней? Правда, они ведь за всю жизнь не уезжают далеко от дома. Я вспомнила Шар. Она родилась в жалкой лачуге, вышла замуж за односельчанина и переселилась к нему в такое же убогое жилище… После смерти мужа она, скорее всего, перейдет в третью лачугу, к кому-нибудь из детей. Будет ссориться с невесткой… И за всю жизнь не покинет пределы родной деревни.
Хотя я прожила совсем недолго, я уже в третий раз переплываю море. Трудно ожидать, что я сохраню все обычаи своей родины. И все же мне было грустно. Может, Клинки сохранят шелк с колокольчиками до моего возвращения? Нет, скорее всего, Самма сожгла его.
Каждый шаг в сторону дома уводил меня все дальше от дома… Как раньше, когда меня увозили против моей воли.
— Там, в Калимпуре, я убила человека, — призналась я Танцовщице в первый вечер.
— Когда ты стала убийцей? — посерьезнев и погрустнев, спросила она.
«Я не стала убийцей», — внушала себе я, вспоминая удивленное лицо Майкла Карри. Он медленно оседал на пол, и глаза его постепенно тускнели.
— Ты сама учила меня бороться со злом, — возразила я, хотя и понимала, что моя отговорка никуда не годится.
— Неужели человек, которого ты убила, в ответе за все зло мира?
— Нет. — Я отвернулась.
Берег был совсем рядом, в нескольких сотнях шагов. В океан вдавалась широкая песчаная коса; джунгли подступали почти к самой воде. На деревьях, невидимые в темноте, кричали обезьяны. Теплый вечерний ветерок сменил направление, и нос корабля отклонился к северу. До нас доносился запах гнили. Понятно, почему обезьяны кричат: наелись перебродивших фруктов и опьянели.
— Мне сказали, что я служу правосудию… Такая служба пришлась мне по душе после того, как я освободилась из рабства, в которое меня продали!
Танцовщица долго молчала и наконец сказала:
— Многое из того, что делал… и делает Федеро, я не понимаю. В прежние времена он служил экономом и казначеем у Управляющего; он покупал девочек по обязанности. Насколько мне известно, он выкупил тебя у твоего отца у ворот вашего дома.
— Купил, как вещь! — буркнула я. — Купил, как…
Она перебила меня, по-прежнему не повышая голоса и тщательно подбирая слова:
— Работорговля не похожа на змею. Можешь отрезать голову или пронзить ее копьем, можешь сжечь все корабли и склады. Как только все успокоится, объявится кто-нибудь другой, и все начнется сначала. Работорговлю не уничтожить ни клинком в руке, ни огнем в сердце.
Сплюнув за борт, я сказала:
— Я не вещь. Я — человек.
— Людьми торгуют повсюду. Отдают в подмастерья, замуж, в солдаты, в матросы.
— Они сами выбирают свою судьбу!
— Зелёная! — с сожалением произнесла Танцовщица. — Много ли девушек выбирают себе мужа по своему вкусу? Много ли подмастерьев, перед тем как пойти в учение, выбирают себе подходящего мастера? Большинство людей никогда ничего не выбирает. Выбирают их самих, или они берут что предлагают. Все зависят от времени, удач или неудач, от своих поступков или поступков других людей…
Мне захотелось избить Танцовщицу, как ее еще никогда в жизни не били. Она ничего не знает; она
