— Ты знаешь, что мы здесь делаем? Знаешь, почему?
— Нет, — призналась я.
— Тогда не критикуй. Небесное расщепление было ударом, которое отозвалось во времени.
— Ты говоришь о божественном разделении? — Небесное расщепление! Подумать только! Хорошо, что в храме Серебряной Лилии нет многочисленных ритуалов, связанных с порядком общения жриц и богини.
— Да, — удивленно ответил Септио. — Но большинство людей называют это «расщеплением».
Я сильно дернула его за темно-русую кудрявую прядь:
— Я — не «большинство людей». Достаточно того, что я считаю твоего бога, пожирателя живых, достойным твоего почтения. Поверь, я кое-что понимаю в том, что делаю.
— Девочка, ты сильно изменилась за время своего отсутствия, — еле слышно сказал он и поцеловал меня.
От неожиданности я оцепенела. Хотя он был чисто выбрит, меня словно током дернуло.
Придя в себя, я отпрянула и, размахнувшись, влепила Септио звонкую пощечину:
— Я тебе не шлюха!
Мы оба долго молчали. Молчание стало началом чего-то важного… или не очень важного.
— Говори, где она?
— О Танцовщице нужно спрашивать отца Примуса, — с трудом ответил Септио. — Но сначала я должен кое-что выяснить.
— Ее разорвут на куски? Сожрут?
— С ней ничего не сделают, пока феопомп не заберет ее.
— Кто такой феопомп?
Он криво улыбнулся:
— Я.
— Ублюдок! — прошипела я на селю.
— Н-нет, нет! — Руки его взлетели, как птички, что отгоняют коршуна от гнезда со своими птенцами. — Аватар скрылся в лабиринте и блуждает там… Я ничего не могу поделать, пока он не выйдет. Если ей повезет, она не вспомнит этого путешествия.
— Зачем поклоняться боли? — спросила я, желая как-то отвлечься.
Септио сел и вытер лицо парчовой лентой, лежащей на полу.
— Ты, кажется, поклоняешься какому-то южному богу?
— Богине.
— В женском храме?
— Да. — Интересно, откуда он узнал? Мне не хотелось, чтобы он осквернял богиню Лилию, пусть даже просто словами. Ни к чему лишний раз произносить ее имя, особенно в этом городе, где на свободе разгуливают боги-убийцы.
— Избавляет ли она от родовых мук? Уменьшает ли боли при болезни? Заглушает ли боль от смерти матери или ребенка?
Мне казалось, что богине Лилии такое под силу, но в храме Лилии редко говорили о боли, а если и упоминали, то в сочетании с наслаждением, как во время любовных игр Клинков.
— Она дает надежду и забирает страх… да.
— Боль обладает такой же силой, как молитва. Чернокров приходит к калеке, к хромому ребенку, который с трудом ковыляет вниз по лестнице, и даже к лошади со сломанной ногой — до того, как конюх забивает несчастное животное тяжелым молотом… — Дыхание Септио стало прерывистым. — Чернокров вбирает в себя всю боль, предсмертные крики жертвы разбойников на большой дороге, и вопли овцы, которую режут на мясо… и еще многое другое. Милость моего бога безгранична, и все же это милость.
— Значит, он — владыка смерти?
— Нет, не смерти. Смерти поклоняются в других храмах — заброшенных, пыльных. Тамошние жрецы закутаны в несколько слоев небеленого холста. Они совершают приношения тому, что происходит в потустороннем мире. Смерть относится к потустороннему миру. Страдание — к нашему.
— Это почти одно и то же, — возразила я.
— Ты имеешь право так говорить. Иногда смерть и страдания действительно почти ничем не отличаются. — Он грустно улыбнулся. — Мы чтим боль как один из способов почитания жизни. Тот, кто уже не чувствует боли, находится за пределами нашего мира.
Я покачала головой:
— Мне кажется, в Калимпуре есть кто-то вроде вашего Чернокрова, но я никогда не заходила в другие храмы… кроме своего. — «Все жрецы и священники безумны», — подумала я. Подобно тем, кому так нравится испытывать боль от ударов плети, что они готовы пойти на что угодно, лишь бы их отхлестали.
— Боги редко бывают добрыми и милыми. Даже красивая богиня урожая, которая всегда улыбается, собирает под землей кровь убитого ею мужа.
— И все же мы наделены не только злом, но и добром!
— Именно поэтому люди сильнее богов, — пылко ответил он, задев меня за живое. — Мы знаем, что такое милосердие, и несем его в себе… Боги не наделены душой. Если бог умирает, это навсегда.
— У Танцовщицы тоже нет души — в том смысле, как мы ее понимаем, — ответила я и тут же вспомнила, что пардайны объединены общей душой, состоящей из многих. Таким образом, погибшие пардайны в некотором смысле продолжают жить и после смерти. Воспоминание немного укрепило меня.
— Да. Именно поэтому я не очень беспокоюсь за нее, — со вздохом признался Септио. — Зачем она позвала тебя назад из дальних стран, куда ты бежала?
Я насторожилась. Наконец-то он перешел к делу!
— Чтобы победить разбойника Чойбалсана.
— В общих чертах я понимаю ее замысел, хотя подробности мне не сообщали.
— Что бы она ни задумала, у нее ничего не вышло. — Я встала и потянулась. Все тело у меня ужасно болело. — Здесь я никто и ничего не знаю.
— Все потому, что ты подходишь к задаче не с той стороны. — Септио натянуто улыбнулся. — Задачу предстоит решить богам.
— Я уничтожила Правителя силой слов. Сила пришла ко мне от соплеменников Танцовщицы. Его свергла не человеческая магия и не сны богинь.
— Ты меня неправильно поняла. Чойбалсан — не простой разбойник с шайкой в тысячу головорезов. Он — бог, поднявшийся из древних утесов. Знаешь, что он делает с захваченными деревнями и поселками? За редким исключением, он их не сжигает. Местные жители присоединяются к нему.
— Почему?
— Потому что у него все не так, как в Медных Холмах. В Медных Холмах собирают налоги, стремятся подешевле купить и подороже продать. Сюда свозят малолетних рабов со всей страны. Что получают за свои труды жители горных деревень? Их жизнь похожа на жизнь блохи, что сидит на собаке. Чойбалсан наделяет их силой, какой у них не было с незапамятных времен. — Септио ближе нагнулся ко мне. — Все дело в магии Правителя! Если ты сумеешь снова призвать ее, возможно, спящие боги снова обретут голоса. Чернокров не случайно рассылает повсюду аватаров. Сам он наполовину спит, подобно многим другим богам нашего города. Те из них, кто проснулся, строят козни, плетут заговоры и нарушают права тех, кто еще не пришел в сознание.
Итак, мы подошли к главному. Септио хотел наделить своего бога силой, чтобы боги смерти, боги охоты и все остальные не вырывали у Чернокрова его законной добычи: человеческих страха и боли.
Боги — как дети, что дерутся из-за сладкого пирога.
Может быть, богиня Лилия боялась того, что боги станут мелочными, выродятся? Нет, все же ее пугало возвышение Чойбалсана. Если в Медных Холмах могут появиться новые боги, значит, они способны появиться где угодно. А если какой-нибудь тульпа с отдаленных рисовых полей и манговых плантаций вздумает овладеть Калимпурой?
Вот почему многие люди презирают тульп. Они попросту боятся!
