шепнул:
– Идите, но недолго. Я сказал, что вы от Эрделя, потому что от Воронова она бы никого не приняла.
Все меньше понимая, как следует себя вести, что говорить, художница вошла в душную полутемную комнату. Подойдя к постели, она негромко представилась:
– Здравствуйте, я – Александра Корзухина. Я пришла… от вашего друга, от Евгения Игоревича. Может, он когда-нибудь упоминал обо мне… Мы давно с ним знакомы…
Женщина полулежала в постели, опираясь на заботливо подсунутые сыном подушки, и молча смотрела на нее запавшими, измученными глазами. Свет красного ночника был таким слабым, что эти темные глаза казались черными, и оттого различить их выражение было невозможно. Худое лицо с высоким лбом, рассеченным между бровями глубокой морщиной, круглый волевой подбородок, скульптурно вылепленные, удивительно красивой формы уши – все это Александра молниеносно отмечала взглядом, одновременно представляя эту женщину молодой, здоровой, полной сил. «Она была очень красива когда-то… Она и сейчас эффектна… Несмотря на свалявшиеся волосы, круги под глазами, отекшие веки… Почему она так смотрит на меня? Почему молчит?»
– Я хотела задать вам вопрос… – понизив голос, в надежде, что Валерий, стоя в коридоре, не услышит ее, продолжала Александра. – Важный вопрос… Поэтому я посмела вас побеспокоить…
Снова ее слуха коснулся слабый сухой шелест растираемого листа:
– Уходите…
Губы женщины, лежавшей в кровати, почти не пошевелились. Александра, не веря ушам, переспросила:
– Что?
– Уходите.
– Почему? – глупо спросила художница.
– Если вы сюда пришли, значит, он уже мертв. Я не могу с вами сейчас говорить.
И Тихонова отвернула голову к стене, показывая, что не скажет больше ни слова.
Глава 8
Александра шла к двери, как во сне, а выйдя из спальни, чуть не столкнулась с Валерием, которого не заметила в шаге от себя. Мужчина с тревогой вполголоса спросил:
– Все?
– Все… Я пойду…
Женщина ощущала странное безразличие ко всему происходящему, внезапно пришедшее на смену волнению, надеждам, страхам. «Может быть, – мелькнуло у нее вдруг в голове, – именно в этом состоянии говорил Эрдель, когда твердил, что от судьбы не уйдешь, осталось только ждать…» Она направилась в сторону входной двери, и остановил ее только голос Валерия:
– Вы не можете так уйти!
Оцепенение не покидало ее. Александра остановилась, даже не осмыслив как следует услышанного, просто по инерции, потому что ее окликнули. Обернувшись, она вяло спросила:
– Не могу?
Вопрос показался ей бессмысленным уже в тот миг, когда шевельнулись губы, чтобы его озвучить. Но Валерий, очень взволнованный, подошел и взял ее за руку:
– Не уходите, мне нужно кое-что вам сказать. Я к матери и обратно. Идите в кухню. Нет, лучше сюда!
Она не сопротивлялась, когда мужчина буквально втолкнул ее в дверь, следующую от кухни, со словами:
– Ждите тут!
И исчез, закрыв за собой дверь. Оставшись в темноте (свет хозяин не позаботился включить), Александра глубоко вздохнула, впервые с того момента, как вышла из комнаты Тихоновой. Как будто грудь перестала сдавливать невидимая, но сильная и жестокая рука. Этому способствовало и то, что ей удалось наконец сделать глоток чистого холодного воздуха. Здесь была открыта форточка, и по всей вероятности, давно. Комната совершенно выстыла, но после прелой духоты спальни это было даже приятно.
Ожидая возвращения хозяина, женщина невольно отмечала странную тишину, наполнявшую этот молчаливый, будто вымерший серый дом, втиснутый между двух старинных особняков, уродующий своим нелепым угрюмым фасадом весь переулок. Давно наступил вечер, в такую пору в жилых домах слышится музыка, подвывание пылесоса, собачий лай, детские крики, топот ног… А здесь не было слышно ничего. Редко-редко из переулка, заметаемого снегом, доносился шелест шин проезжавшей мимо машины. Но даже и этот звук был словно прикрыт пуховой подушкой. А может, его смягчал снег – Александра наблюдала кружение хлопьев возле фонаря, висевшего прямо за окном, на уровне второго этажа.
Свет она, последовав примеру Валерия, также включать не стала. Ее глаза уже привыкли к освещению, проникавшему через окно с улицы. Она отчетливо различала все детали обстановки этой узкой, вытянутой в длину комнаты. Вдоль обеих длинных стен высились книжные стеллажи. Под окном стоял большой письменный стол, заваленный книгами и бумагами. В тишине все явственнее становилось резкое тиканье часов. Александра поискала их взглядом и нашла в углу. Огромные, похожие на узкий высокий шкаф, напольные часы упрямо отщелкивали время, словно выиграв у него пари, с удовлетворением отбивали на лбу проигравшего противника издевательскую дробь. Заинтригованная, она подошла и провела пальцами по резьбе, покрывавшей футляр. «Свежий лак, недавно реставрировали. Какая богатая выделка! И боковые стенки тоже в резьбе. По фасону футляра вроде бидермайер, но по “богатству” – скорее уж эклектика, не удивлюсь, если русская!»
Она решилась уже было включить свет, чтобы рассмотреть заинтересовавшие ее часы – как всегда, стоило отвлечься на любимый «предмет», как все дурное забывалось, – но вдруг, опередив ее намерения, под потолком вспыхнул белый стеклянный колпак лампы. Александра сощурилась и увидела на пороге Валерия.
Мужчина прикрыл за собой дверь очень осторожно, стараясь не производить шума, громким шепотом осведомился:
– Я недолго?
Александра неопределенно качнула головой.
– Она уснула только что, – вполголоса продолжал Валерий. – Пришлось дать снотворное, врач разрешил иногда. У нее сейчас сердце находится под большой нагрузкой.
– Мне так жаль, что я ее расстроила, – тоже шепотом ответила Александра. – Я не ожидала, что она в таком ключе воспримет мое появление… Ваша мама почему-то решила…
– Что Эрдель умер, – подхватил Валерий. – Да вы присядьте, в ногах правды нет. Разговор будет у нас… не знаю, правда, долгий ли. Может, вы сразу убежите…
Он придвинул женщине полукресло, обитое потрепанной велюровой тканью цвета граната. Александра присела, он же опустился на край широкой кушетки, застланной лоскутным ватным одеялом. Комната служила одновременно и спальней, и рабочим кабинетом.
– Мама не зря так подумала, оказывается, – глядя в пол, будто нехотя сообщил Валерий. – А я вот зря представил вас, будто вы от Эрделя. Просто с Вороновым мама была на ножах последние дни… А насчет Евгения Игоревича ужасно беспокоилась, даже когда он еще был здоров… Ну а уж вчера вечером, когда узнала, что он попал в больницу…
– Кто ее известил об этом? – перебила Александра.
– Одна знакомая.
«Женщина! К Эрделю в больницу вчера вечером тоже приходила женщина!»
– Кто конкретно, хотелось бы узнать? – спросила художница, стараясь не выдать волнения. – Мы с ней знакомы, я думаю.
– Да все вы, коллекционеры, знакомы друг с другом! – В голосе мужчины прозвучала, как ей показалось, горечь. – Но мама не сказала мне, кто приходил. Я как раз ушел в аптеку, дома остался Петя, вы его видели на лестнице. Он и впустил ту женщину. Говорит, что не знает ее… Да он правда мало кого знает, редко тут жил. С восемнадцати лет мотался черт знает где и с кем! В нашей жизни не участвовал!
– А почему ваша мама делает такую тайну из того, кто ее навещал? – с тревогой осведомилась
