– Нет, я не заразился. Это вообще не заразно.
– Вы убеждены в этом?
– Вполне.
Александра остановилась прямо под фонарем. Лицо мужчины было хорошо освещено, и она пристально в него всмотрелась. Он выглядел больным, но возможно, был только вымотанным.
– Если вы не будете хоть изредка отдыхать, тоже заболеете, пусть и чем-то другим, – сказала она, сама себе дивясь: какое ей было дело до здоровья малознакомого человека?
К счастью, ее совет не показался Валерию неуместным. Ему, видимо, было даже приятно услышать, что кто-то о нем заботится. Мужчина кивнул.
– Да я рад бы выспаться разок, но… Брат только обещает подежурить, а как нужен, так его и нет. – Валерий слабо улыбнулся. – Ну, вот мой магазин, на углу. А вам, если к метро, как раз в другую сторону. Или вы на машине?
– У меня нет машины. – Александра тоже улыбнулась, тепло, дружески, и первая протянула руку: – Ну, звоните… У меня теперь есть ваш домашний телефон, так что какая-то связь будет. Я очень, очень переживаю!
Она не уточнила, за кого и за что именно переживает: за больную или за свою, оставшуюся неясной роль в услышанной истории, но собеседник не требовал уточнений. Они простились, как хорошие знакомые, и уходя прочь по заметенному переулку, Александра спиной ощущала взгляд мужчины. Она не обернулась, чтобы проверить, смотрит ли он на нее, но была уверена – он все еще стоит у аптеки на углу.
И только уже втиснувшись в вагон метро, еще более переполненный, она вдруг задала себе вопрос, который упорно не отпускал ее полдня, а потом как-то сам собой забылся, отошел на второй план.
«Да ведь Эрдель сам оставил мне записку с приказом бежать из Москвы! Нашел в себе силы написать, пытался меня предостеречь! Каким же образом, уехав, я могла выступить в роли гонца, если бы с ним что- то случилось?! Одно противоречит другому. Если умолял бежать, то нарушил слово, данное старой подруге, и причем данное, как минимум, неделю назад. Когда она заболела, а он и сам уже почувствовал недомогание. Что случилось? Он узнал о какой-то грозящей мне опасности? Но Валерий уверяет, что эти трое не больны, а отравились, а чем я могу отравиться, при каких обстоятельствах? В чем еще может заключаться угроза? Не понимаю!»
Домой она добралась, когда часики с оторванным ремешком, болтавшиеся в кармане куртки, показывали десять минут девятого. Александре пришлось еще забежать в магазин, купить хлеба и колбасы. Она чувствовала голод, обед с Маргаритой был безнадежно испорчен, приправа из жалоб и оскорблений не пошла стряпне впрок.
Возле подъезда художница заметила свою кошку. Цирцея тощей черной тенью скользила вдоль стены, всем своим видом показывая, что хочет остаться не узнанной. Но Александра догнала строптивицу и подхватила ее на руки, с укоризной приговаривая:
– Это что за номера, тебя сутки нету дома! Идем, угощу кое-чем. Колбаска, а?
Но еще прежде чем соблазнительно пахнущий пакет был поднесен к носу кошки, зверек пружинисто выгнулся у нее на руках и соскочил на снег. Александра нагнулась:
– В чем дело? Идем домой, нагулялась!
Цирцея пристально смотрела на нее огромными зеленоватыми глазами, казавшимися еще глубже от света фонаря, висевшего на проводах, натянутых поперек переулка. Внезапно приподнявшись на задние лапки, кошка несколько раз нежно ткнулась мордочкой в подбородок хозяйки, чем очень ее умилила. Цирцея как будто просила прощения за свою несговорчивость. Однако, выказав миролюбивый настрой, кошка ни с того ни с сего, вдруг присела и воровски скользнула под запертые железные ворота, ведущие в соседний двор. Женщина выпрямилась, изумленно провожая животное взглядом.
«Не завела бы она себе кавалера, проклятая бродяжка!» – ругалась про себя Александра, открывая дверь подъезда и привычно взбираясь по темной лестнице. Каждую ступеньку она помнила наизусть, свет был ей попросту не нужен, как и прочим уцелевшим обитателям выморочного дома. «Опять возиться с котятами, раздавать их насильно, умолять знакомых избавить меня от обузы! Кому нужны беспородные! Оставить у себя не могу, мастерскую изгадят, все испачкают, изорвут. Цици-то, к счастью, чистоплотна…»
Проходя мимо двери бывшей мастерской Рустама, она прислушалась и даже дернула ручку на всякий случай. Просто для очистки совести – Александра не сомневалась, что подруга все еще наверху. Маргарита отлично понимала, какую ценность представляют порученные ей картины и насколько важно их сберечь.
На площадке третьего этажа художница снова приостановилась и прислушалась под дверью обитаемой квартиры. Оттуда раздавался гул ожесточенно спорящих голосов. Два голоса было или все же три – вот что безуспешно попыталась определить Александра, томимая любопытством. «Успела ли “фея” улизнуть до возвращения “музы”, или попалась ей в когти? Если так, не завидую девчонке! Или Стасик просто не успел замести следы гулянки, и теперь идет следствие?…»
Поднявшись наконец к себе в мансарду и остановившись у двери, она по привычке опустила руку в карман куртки, нащупывая ключ, но тут же вспомнила, что передала его Маргарите. Дубликат остался в мастерской, в ящике письменного стола. В былые времена Александра беспечно хранила его на полке, над умывальником, на глазах у всех и каждого, до тех пор пока ключ однажды не украли. Теперь она стала осторожнее.
Художница попробовала дверь – заперто. Она постучала раз, другой, затем начала барабанить кулаком по железной обшивке. Грохот поднялся такой, что наверняка его слышали даже единственные соседи на третьем этаже. Но Маргарита не слышала. Дверь не отпирали.
«Она либо крепко уснула, либо обманула меня и ушла по своим делам! – Закипая, Александра безуспешно решала, что следует предпринять. – А я-то, идиотка, оставила дубликат в мастерской! На что он мне там теперь сдался! Как я и голову там же не оставила!»
Постучав еще с минуту-другую (теперь уже ногами), Александра пришла к выводу, что подруги в мастерской нет. Даже человек, сваленный исключительно крепким сном, пробудился бы от подобного грохота. Она вытащила часы и рассмотрела циферблат при свете зажигалки. Половина девятого. «И у меня нет ее телефона! Даже этого я не предусмотрела!»
Спустившись на второй этаж, Александра принялась стучаться в бывшую мастерскую Рустама. С тем же успехом – за дверью не раздалось ни малейшего звука, никаких признаков жизни уловить не удалось. И от этой двери ключа у нее также не было.
«Это слишком! – Александра, вымотанная бесконечным днем, полным неудач и неприятностей, прижалась спиной к стене и в изнеможении опустилась на корточки. – Еще и в подъезде придется ночевать, не дай бог! Куда-то тащиться, проситься на ночлег? Ритка, век не забуду! Устроила мне веселый праздничек!»
Наверху хлопнула дверь, послышались приближающиеся шаги. Александра подняла голову и увидела Стаса. Скульптор спускался, натягивая на ходу пальто и не попадая в рукава – до такой степени он был заведен. Мужчина не заметил впотьмах, при слабом свете уличных фонарей, проникавшем сквозь окно на площадке, притулившуюся у двери фигуру и вскрикнул, когда Александра окликнула его:
– Что, застукали вас?
– Иди ж ты к черту! – выдохнул мужчина и присел рядом на ступеньку. Достав сигареты, он протянул открытую пачку Александре. – Что тут прохлаждаешься?
– В буквально смысле прохлаждаюсь, – проворчала она, беря сигарету. – Прозябаю, можно сказать.
– И то смотрю, прозябла уж совсем! – подхватил Стас. – А меня да, застукали. Велели убираться.
– И куда ж ты? – Александра наклонилась к любезно поднесенной зажигалке и прикурила.
– Посмотрим, Москва большая! – залихватски ответил Стас. Он, впрочем, действительно никогда не предавался унынию, ссорясь со своей прислужницей. – Мне все будут рады.
– Все ли? – сощурилась Александра. – А припомни, что тебе пообещал твой дружок-товарищ, у которого ты всегда от «музы» прятался? Кажись, на неприкосновенность твою покушался?
– Мы – лица звания не духовного и не депутаты, посему никакой неприкосновенности в нас не наблюдается, и прикасаться к нашей персоне никому да не возбраняется же! – лихо парировал
