Она бросилась к письменному столу и достала из нижнего ящика испачканный красками, заскорузлый, как старая кожа, тряпичный сверток с инструментами для реставрации. Александра собирала их по крупицам, примеряясь именно к своим нуждам и методам работы, и очень ими дорожила. Тут было все: иглы для сшивания холста, шелка и пергамента, хирургические скальпели для расчистки, крошечные глазные скальпели для реставрации прогнивших холстов, бережного вплетения в них новых нитей. Один скальпель, любимый, самый универсальный и удобный, отсутствовал, был отдан взаймы, но оставшихся вполне хватило бы, чтобы проделать необходимую работу. Здесь же был набор любимых кистей, он постоянно подвергался обновлению, подходящие можно было купить почти везде. «Растворитель, масло, краски, лаки – все куплю, не потащу с собой. Бежать, бежать, Эрдель мне сказал это несколько раз, самый верный друг, человек, которому я всегда верила, как самой себе! Стоило сомневаться?!»
Рванув верхний ящик, проверяя, не забыто ли что-то ценное, она увидела записку, оставленную Эрделем, и еще раз перечла простые, пугающие своей многозначительностью слова, которые знала наизусть. «Да, да, бежать! Не из Москвы, так из этого дома! И Риту, если полиция станет расспрашивать, покрывать не буду! Все, игрушки наши теперь врозь!»
Положив записку обратно в ящик и задвинув его, женщина уложила инструменты в сумку, погасила настольную лампу и вышла на лестницу. Дверь заперла на ощупь, давно привыкнув делать это в темноте. Спустилась торопливо, больше не заботясь о том, чтобы не привлечь внимания той же Марьи Семеновны. Но та сидела в мастерской Стаса тихо, как мышка. По всей видимости, старуха была напугана куда больше, чем пыталась показать.
Оказавшись на улице, Александра быстро пошла вверх по переулку, надеясь поймать машину ближе в метро, к районе Солянки, где даже ночью было оживленно. Так и вышло, уже через десять минут она с комфортом расположилась на заднем сиденье старых «Жигулей» и беседовала с таким же старым, жизнерадостным таксистом-нелегалом о трудностях жизни в столице, где все дорого, и о том, что Новый год уже через неделю, а праздничное настроение совсем не ощущается.
И только высадившись со своим громоздким багажом перед подъездом серого дома в арбатском переулке, Александра осознала, что творит. Ворваться среди ночи, даже без предварительного звонка, в квартиру, где лежит тяжелобольная…
«Но ведь Валерий меня звал, – уговаривала себя женщина, входя в подъезд и взбираясь по лестнице. – Он попросту умолял меня приехать поскореее!»
Она окончательно утратила решимость, остановившись перед дверью квартиры Тихоновой. Звонок был испорчен, но она и не осмелилась бы звонить, беспокоить больную. Стучать среди ночи, поднимать шум было вдвойне неловко. Достав телефон, она набрала номер Валерия. «Если не ответит, просто уйду. Мало ли куда можно податься. Знакомых полно. Что мне вздумалось ехать прямо сюда, да еще тащить с собой картины? Что он подумает, увидев меня с таким багажом?!»
Валерий ответил, когда она уже собиралась сбросить вызов.
– Я стою за дверью. – Александра испытывала страшную неловкость, произнося эти простые слова.
– Вы имеете в виду…
– Я приехала. Но если не ко времени, я…
Женщина не договорила. Послышалось щелканье отпираемого замка, и Валерий открыл дверь. Мужчина был изумлен и растерянно растирал ладонью покрасневшее лицо.
– Только что заснул… – признался он. – Проходите.
– Ужасно, что я так вваливаюсь. – Александра переступила порог и, оказавшись в тесной прихожей, еще больше ощутила громоздкость своего багажа. – Сама не знаю, как решилась…
– Это отлично, что решились! – Мужчина помог ей снять с плеча папку-портфель. – А что здесь, если не секрет?
– Две картины.
Валерий остановил на ней взгляд, которого Александра не поняла. В нем, как ей показалось, сочетались недоверие и неприязнь. Но мужчина тут же отвернулся, глядя в глубь коридора. Ей тоже послышалось в темноте какое-то движение.
– Брат, как ни странно, дома, поэтому мне удалось поспать, – негромко произнес Валерий. Он так и стоял с громоздкой папкой, не ставя ее на пол. – Знаете, это лучше отнести ко мне в кабинет. Ваши картины?
– Увы, нет. Во всех смыслах слова, не мои. Я их не писала, и я ими не владею. – Александра говорила шепотом, идя вслед за мужчиной в комнату, где уже побывала вечером. – Извините, что притащила… Боялась, что из моей мастерской их украдут.
– А лучше бы все картины на свете кто-нибудь украл да сжег! – с неожиданно прорвавшейся ненавистью произнес мужчина.
Александра сперва решила, что ослышалась. Но когда Валерий поставил папку с картинами возле своего письменного стола и обернулся к замершей посреди комнаты женщине, она прочла в его глазах настоящую ярость. Это выражение так не вязалось с его мирным обликом, что художница опешила.
– Не удивляйтесь, что я так говорю. – Валерий закрыл форточку и задернул штору. – Вы ведь художница?
– Я не часто себя так называю, – пожала плечами женщина. – На данный момент я больше реставратор.
– Это еще хуже!
Александра не выдержала, ее начинала раздражать эта загадочность, казавшаяся все более нарочитой.
– Простите, что же тут плохого? – спросила она, стараясь держаться как можно бесстрастней. – Продлить жизнь нескольким шедеврам, а некоторые даже спасти от окончательной гибели, разве это такое скверное дело? И кто это говорит – искусствовед!
– Вы идеалистка! – бросил Валерий. – Даже удивительно, что человек вашей профессии может остаться таким незамутненным!
– Я всегда полагала, что можно остаться незамутненным, как вы выразились, будучи представителем любой профессии, – все так же сдержанно ответила Александра. – Ничего удивительного тут нет. Это зависит от личных качеств человека. Мне приятнее думать, что я своим ремеслом приношу пользу, а не вред. Да любой человек скажет вам то же самое, потому что это в людской природе – самообольщаться, оправдывать себя. Я совершенно не вижу, в чем я провинилась…
– Да, продлевать жизнь шедеврам! – с прежней, злой язвительностью перебил ее Валерий. Казалось, он не слушал доводов гостьи. – А людям жизнь сокращать! Куда как благородно, что уж там!
– Я не понимаю…
– Вы думаете, у меня бред, я тоже заболел? – Мужчина строптиво мотнул головой, будто отгоняя севшую на лицо муху. – Нет, я здоров, и надеюсь таковым остаться, потому что здоровье – это прежде всего здравомыслие, а у меня его хватит, чтобы никогда не иметь дела с этой проклятой торговлей шедеврами! Моя мать сейчас из-за этих шедевров находится при смерти, так как, по-вашему, я должен к ним относиться?! И к людям вашей профессии – как?!
Александра сняла с плеча сумку, которая с каждым мгновением казалась все тяжелее, поставила ее на ковер и без приглашения присела на край стула.
– Объясните хоть что-нибудь, пожалуйста. Можете оскорблять, но объясните! Происходит что-то невероятное! Эрдель не желает ничего обсуждать, ваша мама отказалась со мной разговаривать. Больше мне обратиться не к кому…
– Мне тоже. – Валерий с шумом придвинул полукресло и сел почти вплотную к женщине, так что их колени едва не соприкасались. – Мне тоже больше не с кем это обсудить. Молчать и ждать, когда она умрет, и ничего не сделать… На это я не согласен.
– Все молчат и чего-то ждут, – осторожно ответила Александра. – Если бы только знать, чего. Неизвестность пугает хуже всего на свете.
– Я жду кризиса. Жду, что она отдышится. И жду момента, когда смогу настоять на своем и убрать все картины из дома. Она всегда была страшно упряма, и на этот счет, и на любой другой, но сейчас ей придется признать мою правоту!
