специально для ее сведения.
– Я буду спокойна и во всем уверена, когда поправлюсь… – с натугой выговорила женщина. – Если… поправлюсь. Ты говоришь, Женя еще жив… Но тогда я не понимаю, зачем приходила эта… Ты меня обманываешь…
– Нет, мам, та женщина пришла… по ошибке. Она мне все объяснила.
– Вы что же, виделись? – Тихонова снова повысила голос.
– Говорили по телефону. Все, тебе нельзя так напрягаться. Принимай лекарство и молчи!
Валерий говорил с шутливой строгостью, которая не вразумила бы и ребенка. Но его мать, вероятно, устала спорить. В спальне послышалось негромкое стеклянное звяканье, булькнула переливаемая вода. Заскрипела постель, раздался глубокий вздох.
– Какой гадкий вкус, – слабым детским голосом пожаловалась женщина.
– Если тебе и дальше будет лучше, послезавтра принимать уже не будем, – смилостивился сын.
Александра поспешила вернуться в комнату Петра, и вовремя. Спустя несколько минут туда вошел Валерий. Он молча сделал знак следовать за ним.
Приведя гостью в свою комнату, он шепотом проговорил:
– Мать заподозрила, что в квартире кто-то есть. Она слышала ваш голос. Так что сейчас лучше закончим разговоры. Я вас выпущу, и уж извините, попрошу сегодня нас не беспокоить.
– Но я… – прошептала женщина.
Валерий остановил ее, сделав отрицательный жест, словно зачеркивая в воздухе все возможные возражения:
– Матери только полегчало, я не могу рисковать ее здоровьем ради того, чтобы объяснить вам ситуацию несколькими часами раньше. Давайте увидимся в городе вечером. Если можно, неподалеку отсюда. Я смогу выбраться на часик, одна знакомая обещала подежурить.
– Скажите хотя бы, какая связь между этим набором для изготовления фальшивого жемчуга и фальшивой чумой, которая якобы не заразна?! – взволнованно произнесла Александра. – Ведь ваша мама не может слышать нас на другом конце квартиры! Скажите, и я уйду!
Валерий с сомнением покосился на закрытую дверь комнаты, но все же решился:
– Этот набор принадлежал Галине, маминой сестре, и играл немаловажную роль в том, что заболели обе подруги. Как я понял, они надышались какой-то гадостью через эти трубочки и отравились. Но больше ничего о процессе заражения мне неизвестно.
– А сейчас? Почему вы думаете, что сейчас он тоже сыграл такую роль?
– Вы очень настойчивы! – уже почти с неприязнью ответил Валерий. – Скажем, я обнаружил эту реликвию, всегда пылившуюся в самом дальнем углу, примерно недели две назад в материной комнате. И набор был чистенький, стерильный, явно после недавнего употребления приведен в порядок. Тогда же у нее часто стали появляться старые друзья.
– Эрдель и Воронов?
– Именно. И первые подозрения о характере их болезни появились у меня тогда же! Вот, вы узнали все, что знал об этом я. А теперь…
Валерий шагнул к двери, но женщина, окончательно заинтригованная, не двинулась с места.
– Но каким образом старая болезнь, или отрава, как вы предпочитаете ее называть, или чем там она еще является, могла вернуться? Ведь прошло столько лет! Откуда она взялась?
– Поговорим об этом вечером, – настойчиво повторил Валерий. – Понимаете – не сейчас!
И она сдалась, почувствовав наконец неловкость. У нее на языке вертелся вопрос о рижском коллекционере, вопрос, который так и остался без ответа. Но хозяин так явно пытался ее спровадить, так торопился, что медлить было неудобно.
– А что же делать с картинами? – опомнилась Александра, уже двинувшись было к двери.
– Вы разве не заберете их с собой? – Мужчина оглянулся на полотно, так и стоявшее на стуле.
– Пока некуда… – Вспомнив о том, что ожидало ее дома, художница внутренне сжалась.
Ее изумляло и тревожило уже то, что Марья Семеновна, знавшая номер ее мобильного телефона, не позвонила, хотя наверняка успела с утра наведаться в мастерскую, где обнаружила труп. «Насколько я ее знаю, она просто обязана была туда заглянуть… Она мало того что любопытна, но и очень смелая. Ее бы не остановила перспектива снова увидеть мертвое тело… даже меня не остановила. И все же она не звонит. Неужели думает, что это я избавилась от трупа?! Боится связываться, чтобы чего не вышло с полицией? Меня боится подставить телефонным разговором?»
– Что ж, пусть пока останутся. – Валерий неуверенно оглянулся на картины. – Я запру комнату, на всякий случай. Полотна, вы сказали, очень ценные?
– Да, очень. И боюсь, я вас прошу о слишком большом одолжении, – поежилась женщина.
– Это мне ничего не стоит.
Она оставила на сохранение еще и книги, инструменты для реставрации, папку с заметками, которые собиралась отредактировать на досуге. Все это Александра сложила в углу, за часами, которые как раз начали отбивать девять. «Еще так рано! А кажется, будто прошел целый день с тех пор, как я проснулась! Я измоталась, устала. Нужно отдохнуть, но это невозможно. Будет ли в моей жизни хотя бы один безмятежный день, какие бывали прежде, на природе, с этюдником, без единой черной мысли? Неужели все это ушло безвозвратно, как уходит само время?»
Валерий сдержал слово: он при ней запер дверь ключом, торчавшим снаружи в скважине. Затем вынул ключ и вручил его оторопевшей женщине с весьма галантным полупоклоном:
– Вот. Примите.
– Но это же ваша комната? – изумленно ответила она.
– А картины и вещи ваши. Не могу же я взять на себя такую ответственность, оставив дверь нараспашку, или забрать ключ себе. Он должен быть у вас. Не беспокойтесь, ключ существует в единственном экземпляре. Все остальные давно потеряны.
– А как же вы сами попадете к себе в комнату? – Александра едва удержалась от того, чтобы спрятать руки за спину, так ей претило это предложение. – Нет, я не могу. Это странно. Я, получается, вас попросту выживаю с собственной территории.
– Я сейчас крайне редко бываю на своей территории, как вы изволили выразиться. – Валерий улыбнулся. – У меня и вещи-то все в материной спальне, и бумаги, и книги. Ну же, берите. Вечером вернете.
И она послушалась, взяла ключ. К этому решению женщину подтолкнула подспудная тревога за сохранность картин, которая терзала ее с того момента, как они появились в мастерской. «Надо было послушаться Эрделя и бежать из Москвы, именно бежать! – думала женщина, опуская ключ в карман куртки, прощаясь с хозяином, последний раз медля на пороге квартиры, вслушиваясь в ее сонную, пропахшую лекарствами тишину. – И тогда бы ничего не было, и я не дрожала бы за сохранность баснословно дорогих полотен, не лишилась бы дома, старой подруги, покоя и крепкого сна!»
Они договорились созвониться во второй половине дня, и Александра ушла. Спускаясь по лестнице, она с невеселой улыбкой вспоминала слова, некогда сказанные Пьером Абеляром об одном из его учителей: «Если кто-нибудь приходил к нему с целью разрешить какое-то недоумение, то уходил от него с еще большим недоумением».
«Да, что и говорить! Хотя какие-то ответы мне уже удалось получить, главные вопросы все еще остаются в тени. Что я увидела? Больную женщину, несколько стеклянных трубочек, двух братьев, которые не могут говорить друг с другом без того, чтобы тут же не поссориться. Богато! И все же это лучше, чем ничего. Я рискнула, не побоялась быть навязчивой, задать несколько лишних вопросов – и вот уже кое-что сдвинулось… Но как они могли заразиться? “Отравиться”, на этом слове настаивает Валерий?»
Выйдя в переулок, женщина с минуту стояла, вдыхая мягкий утренний воздух. Удивительно мирно, безмятежно, провинциально тихо было в этом заснеженном мирке, в самом центре Москвы, в двух шагах от Арбата и Садового кольца. Где-то неподалеку ласково звякал колокол в церкви, невидимой за высокими домами. С деревьев, грузно свесивших надломленные узловатые ветки через осыпавшуюся кирпичную стену садика напротив, то и дело срывались мокрые комья подтаявшего снега. Начиналась оттепель.
«В Европе сейчас сочельник!» Александра медленно двинулась прочь. Каждый раз, ступая в подтаявший глубокий снег, еще не расчищенный лопатой дворника, незримо скребущегося в другом конце
