– Бросай!
Лида подчинилась. Пыльная слабая лампочка давала слишком мало света, и потому она как следует рассмотрела эти склянки только тогда, когда вышвырнула их в коридор. Это оказались допотопные бутылочки с надетыми на них сосками, мерные стаканчики, ложечки и как довершение картины – эмалированный ночной горшок внушительных размеров, который Лида в потемках приняла за глубокую миску.
– Ой, – только и сказала она. Было как-то жутко видеть эти предметы, имеющие прямое отношение к самому нежному возрасту, брошенными на пол. Сразу являлись какие-то мрачные мысли о погроме и невинных жертвах.
Но Вера Сергеевна не дрогнула.
– Там должен быть еще один пакет, – хладнокровно сказала она. – Бросай!
Пакет нашелся в углу и оказался на удивление легким. Украдкой заглянув в него, Лида обнаружила кучу тряпиц, которые показались ей удивительно похожими на ползунки и чепчики.
– Бросай же!
Младенческие одежки тоже оказались на полу. Лида молча смотрела вниз, ни о чем не спрашивая – по крайней мере, вслух. Ее пугало выражение лица хозяйки. Та страшно изменилась – миловидное лицо потемнело, как будто пожухло, глаза горели злым, мстительным огоньком, а поза – руки в боки, ноги на ширину плеч – была такой воинственной, как будто Вера Сергеевна всерьез решила с кем-то подраться.
«Надеюсь, что не со мной, – подумала девушка. – Боже, у нее точно какой-то припадок, взгляд ненормальный! Подумаешь, старые вещи, есть из-за чего впадать в ярость! Что с ней творится?»
– Бросай тазик!
Повинуясь приказу, Лида с грохотом отправила на пол тазик для купанья.
– Пеленки!
– Эти?
– Пеленки, я говорю!
Стопка пожелтевших от многочисленных стирок пеленок увесисто шлепнулась на занозистый паркет. Тут Лида не выдержала. Эта странная церемония ее изрядно напугала, и она не могла найти ни одной причины, почему должна была в ней участвовать.
– Может, хватит на сегодня? – спросила она с твердостью, которая ее саму удивила.
– Почему это? Там еще довольно барахла.
– Я устала. Я только что пришла. Я…
– Еще полчаса и все, – отрезала та и подняла руку: – Поищи слева, там должна быть коробка с игрушками. Да, эта. Бросай!
– Но…
– Бросай, говорю!
Лида сжала зубы и скинула на пол коробку. По всему коридору разлетелись пластмассовые замусоленные погремушки, пупсики, ванночки и кроватки, рваные плюшевые зайки и мишки. Лида спустилась еще на одну ступень:
– Ну а теперь что?
– А что осталось?
Девушка обвела взглядом полки и уцелевшие на них вещи. Перечислила вслух:
– Стеклянные банки…
– Оставь.
– Пылесос. Старый.
– Пусть стоит.
– Три… Нет, четыре стопки книг.
– Да бог с ними, – ответила Вера Сергеевна и вдруг забеспокоилась: – А какие книги?
– Сейчас… Юлиан Семенов… Адамов… Пикуль… Уилки Коллинз…
– А, – откликнулась та. – Ну ладно, пусть остаются. Сто раз читала, может, еще когда-нибудь прочту.
– Можно мне почитать Коллинза? – попросила Лида. – Тут как раз «Женщина в белом», а я обожаю этот роман. Давно не перечитывала.
– Дарю.
Лида сняла с полки книгу и, обтерев ее тряпкой, осторожно положила на нижнюю ступень стремянки.
– Ну а что там еще?
И что бы Лида ни называла – от скатанного в трубку демисезонного пальто, которое уж точно следовало выбросить, судя по съеденному молью воротнику, до облупившейся кастрюли, – все уцелело от погрома. Хозяйка только кивала и пожимала плечами:
– Пусть полежит. Может, когда-нибудь пригодится.
Наконец Лида вышла из чулана. Она вся перепачкалась в пыли и все еще морщилась от едкого запаха старых вещей, который, казалось, застрял у нее в носу. Вера Сергеевна тем временем торопливо вязала узлы. Она так спешила, как будто работу нужно было закончить к сроку – к отходу поезда, например. «Но что-то никакого поезда я не замечаю, – подумала Лида, глядя, как та набрасывается на вещи. – Поезд ходит только у нее в голове. Н-да…»
– Все это надо немедленно вынести вон. И еще велосипед, кому он нужен!
Она с ненавистью указала на старый детский велосипед о трех колесах, который стоял в коридоре. Этот громоздкий аппарат был знаком Лиде со слов мужа – тот успел пребольно удариться о педаль, когда проходил мимо.
– Но это же совсем еще хорошие вещи, – возразила Лида. – Вам не жалко их выкидывать? Можно отдать кому-то из знакомых, у кого есть маленькие дети…
– У моих знакомых нет маленьких детей, – перебила та.
Девушка больше не возражала. Она помогла связать узлы, а потом совершила несколько утомительных экспедиций, перетаскивая во двор к помойным бакам коробки и свертки. Вера Сергеевна ее не сопровождала, ограничившись напутствиями:
– Все выбрасывай в баки, слышишь? Рядом не клади. Нечего приманивать бомжей, их и так достаточно шляется.
Но у Лиды рука не поднялась бросать в грязные помои детские вещи, которые, судя по их виду, когда-то были аккуратно выстираны и сложены после того. Она уложила все за помойкой, стараясь, чтобы вещей не было видно из кухонного окна. Поднимая глаза, она видела, что в освещенном окне маячит фигура Веры Сергеевны, наблюдавшей за ней. «Но она не может меня видеть, – поняла девушка. – Во дворе слишком темно, а в кухне – чересчур светло. Вот если бы она погасила свет…» Последним отправился в ссылку детский велосипед.
Лида с трудом стащила его вниз по лестнице, наставив себе несколько синяков. Казалось, тот не желает покидать насиженное место и теперь пинается, сопротивляясь из последних сил. Прислонив велосипед там же, за помойкой, девушка подумала, что кому-то наутро должно очень повезти.
«Но довольно странно, что в чулане оказалось столько детских вещей, – размышляла она, возвращаясь домой. – Она ведь говорила, что детей у нее никогда не было. Может, это вещи какой-то родственницы?»
Вопросов она задавать не стала. Когда Лида вернулась, Веры Сергеевны уже не было в коридоре. Чулан заперли на ключ – впервые. Пол в коридоре еще хранил следы влажной тряпки – та уничтожила всю пыль, затерла все следы. Только в воздухе еще стоял легкий, не слишком приятный запах нафталина.
Лида приняла душ и завалилась на постель с книгой, которую ей очень советовал прочитать Иван Иванович. Это были дневники братьев Гонкуров. Она никак не предполагала, что книга с таким скучным названием может пробудить в ней живой интерес. Конечно, прежде всего ее увлекали разрозненные картинки безнадежно ушедшей эпохи. Тоска братьев по милому, отчасти идеализированному ими самими восемнадцатому веку. Их увлечение Востоком, тяга к реализму, соперничество с безусловно более талантливым Золя… Но куда больше ее поражало другое.
