почти бежала. – Куда ты торопишься?
– Да в институт же!
– Не задерживайся. Возвращайся пораньше!
Это прозвучало весьма по-родственному, но Лида почти не удивилась. Она и впрямь ощущала, что эта странная женщина больше ей не чужая и имеет безусловное право на то, чтобы Лида возвращалась из института вовремя.
– Только две пары! – успокоила она Веру Сергеевну. – Я приеду около пяти. Да… Вот что я хотела спросить…
Они уже подошли к станции метро – Вера Сергеевна, сама того не замечая, пошла в другую сторону от своего дома. Лида смотрела в ее испуганное, будто похудевшее за ночь лицо и никак не могла понять – почему это лицо кажется ей таким привычным, почти родным. «Надо же, как я к ней привязалась… А собственно, почему бы это? Встретились, разошлись… Если бы меня попросили припомнить всех квартирных хозяек, которые у меня были, я бы не сумела. А вот ее не забуду уже никогда».
– Вы ведь не сделаете этой глупости, пока меня не будет? – остановилась Лида.
Та вздрогнула и – девушка впервые увидела это – растерялась. Потом Вера Сергеевна умоляюще приложила руку к груди:
– Не напоминай. Не надо.
– Я за вас боюсь. – Лида еще никогда не говорила с ней с подобной прямотой. Что-то побуждало ее вести себя именно так. – Я вижу, что вы держитесь из последних сил, и хочу сказать…
Она запнулась, встретив взгляд хозяйки, и снова ей на память пришло имя знаменитой кинозвезды. Только актеры старой голливудской школы умели смотреть так красноречиво – все сказать, не проронив ни слова. Это был горький, глубокий и «знающий» взгляд – взгляд женщины, которая летит в пропасть, отмечая и оценивая каждый миг своего падения. Взгляд все еще красивой женщины, которая больше не нуждается в своей красоте. Взгляд человека, которого больше никто не любит. Лида проглотила утешения, которые просились ей на язык. Этот взгляд отвергал утешения – он требовал чего-то другого. «Успокаивать ее – все равно что протягивать голодному камень вместо хлеба, – поняла Лида. – Но чего она ждет? Это что-то у меня есть, и она это чувствует, но не может назвать. Я и сама чувствую… Но не понимаю».
– Если ты имеешь в виду веревку, – размеренно проговорила «Лиз Тейлор», – то на этот счет можешь быть спокойна. Я не повешусь. Я же обещала, что пока не повешусь.
– Вы вчера столько мне рассказали… – Лида не сводила с нее глаз, снова отмечая, как подергивается это красивое, рано увядшее лицо, – но ни слова не сказали о том, почему именно вчера пытались покончить с собой.
– Я сказала.
– Нет! Вы сказали только, что именно вчера увидели, насколько вам незачем жить. Я повторяю ваши слова. Но это просто отговорка – вы так ничего и не объяснили.
На ее лице отразилось недоумение. Вера Сергеевна слегка скривила губы, сделала отрицательный жест:
– Я объяснила все, рассказала тебе то, чего не говорила никому. Чего же ты еще хочешь?
– Я хочу быть уверена, что, вернувшись домой, не найду вас в петле. Или в ванне с перерезанными венами. Или…
– У тебя богатая фантазия! – Теперь ее грудной голос звучал почти насмешливо.
– Но где гарантия того, что вы опять не…
– Сегодня у тебя есть гарантия, – улыбнулась хозяйка, похлопав девушку по руке. – Сегодня мне интересно знать, что будет завтра. Разве не все мы живем только по этой причине?
– Разве?..
– Ну конечно. А вот когда ты уже не хочешь прочитать завтрашней газеты, тогда наступает время подумать о смерти.
– Но вы преувеличиваете! – возмутилась Лида. – Я, например, вообще газет не читаю, и что?!
– Деточка, ты этого еще не понимаешь. В твоем возрасте необязательно думать о будущем – ты сама будущее. Тебе пока не приходится придумывать себе причин, чтобы жить. Ты живешь как цветок – вслед за солнцем. Для тебя жизнь – это так естественно. Ты еще никогда за нее не боролась. – И, задумавшись на секунду, Вера Сергеевна поправилась: – Ну может, сейчас начинаешь бороться. Но не за свою жизнь, деточка. За чужую. Ты пока в безопасности.
– Вы опять уходите от ответа. – Лида начинала сердиться. – Я спросила, почему именно вчера…
– Если я отвечу, ты решишь, что я сошла с ума, – перебила ее хозяйка. – Нипочему. Просто так. Можешь думать, что у меня поехала крыша – так, кажется, сейчас говорят.
– А зачем вы перед этим разбирали чулан? – начала было Лида, но вдруг замерла – перед ней мелькнула занесенная для удара рука. Она отшатнулась, но тут же поняла, что ладонь, застыв в сантиметре от ее щеки, не движется дальше.
Рука медленно опустилась, открыв белое, перекошенное лицо, в котором не было уже ничего знакомого. Горящие сиреневые глаза медленно потухли, будто ушли в орбиты. Лида прерывисто вздохнула и сделала еще один шаг назад. Они стояли на углу, продуваемом всеми ветрами, мешая движению, но не замечали никого из прохожих, которые то и дело на них натыкались.
– Деточка, – медленно и низко проговорила Вера Сергеевна, – я просто хотела избавиться от мусора. – И, не дожавшись ответа – Лида была слишком напугана, та закончила: – В чулане были вещи, которые давно уже никому не нужны. Я, кажется, понимаю, что тебя удивило. Все эти игрушки, пеленки… Так вот, эти вещи – не мои.
Девушка наконец обрела дар речи. За секунду перед этим она могла думать только об одном: «Она хотела меня ударить?! Да почти ударила! Почти! Ее рука чуть не коснулась моего лица, но она успела ее удержать! Сумасшедшая! Из-за простого вопроса!»
– Вы как-то сказали, чтобы я не совала нос в ваши дела, – с трудом выговорила Лида. – После того, как я спросила о детях. И я не собираюсь начинать это снова.
– Я тоже не собираюсь. Но ты была удивлена, когда снимала с полок старый хлам, и я думаю, что должна тебе кое-что объяснить. У меня нет детей и никогда не было. А эти вещички лежали там с незапамятных времен… Уж и не помню с каких. Они не мои, уверяю тебя. Это я говорю, чтобы ты не думала лишнего. Эти вещи – ничьи. – И, неожиданно развернувшись, женщина бросила через плечо: – Возвращайся поскорее. Я приготовлю обед.
– Особа! Молодая особа на задней парте!
Лида испуганно повернулась к лектору, который обличительно указывал на нее пальцем. За секунду до этого она горячо обсуждала с подругой свое заявление в милицию и, наверное, увлекшись, слишком повысила голос.
– Да! Я к вам обращаюсь! – Пухлый палец слегка задрожал. Лектор был «неродной», выписанный для спецкурса из МГУ, и почему-то относился к студентам весьма грубо, постоянно намекая на то, что писатели истории не знают, да и какие они тут писатели…
– Вы знаете, за что отрубили голову Марии-Антуанетте? – грозно продолжал преподаватель, похожий на чудовищно раздутую резиновую игрушку. Он казался молодым, но при таких габаритах возраст было определить трудно. Его лекции любили за неординарные повороты и ясное изложение материала, но его самого не любил никто. Даже самые отъявленные подлизы соглашались с тем, что этот препод – мерзкий хам.
– Да, – еле слышно ответила девушка.
– Вот как? И почему же?
– Не отвечай. – Света сильно двинула ее локтем, и Лида слегка подскочила. – Не унижайся перед ним.
– Ей отрубили голову потому, что она ничего не хотела знать! – уничижительно пояснил тот, так и не получив ответа. – Точно как вы, молодая особа.
«О Боже, – Лида отвернула к окну запылавшее лицо. – На экзамене он мне устроит сладкую жизнь! Запомнил, запомнил, сразу видно. Он слишком молодой и слишком толстый – вот поэтому всех ненавидит. Особенно девушек – ясно же, что он не пользуется у них успехом».
Пара была сдвоенная, и второй час Лида сидела тихо, как мышка. Она отказалась перешептываться с
