— Не хочу я, чтоб моя физиономия красовалась на всех углах! Я в банке работаю! Почему я должна…
Но менеджер успокоил Веру:
— Нам не нужен «аутдор», только «бэтээл». Всего один кадр, вот здесь, в интерьере. Прошу вас, не отказывайтесь. Вы отлично смотритесь. И ехать никуда не надо, у нас тут молл, фотомастерская прямо здесь, на месте. Ну, пожалуйста, я вас очень прошу! Нам обязательно надо сменить центральный постер. Надоела эта голая дура. Не отвечает она фокусной аудитории, понимаете?
Зина прекрасно поняла рекламный язык и пожалела лишь о том, что «аутдора» не будет. Вера не поняла ни слова и потребовала объяснений. Оказалось, что «бэтээл» — это реклама на месте продажи, а «аутдор», наоборот, — наружная.
Немного успокоившись, Вера взглянула на огромный, выше человеческого роста, эффектно подсвеченный фотоплакат в нише, зрительно разрезавший помещение магазина по центру на две части. На фотографии была изображена совсем юная девушка ослепительной красоты: смуглая, с роскошными черными волосами и знойным восточным лицом, кутающаяся в белые меха. Она стояла в позе Венеры: из мехов выступали обнаженные плечи, бедра и ноги.
— По-моему, очень красиво, — сказала Вера. — И если вы думаете, что я буду позировать голой…
— Нет-нет, — мягко перебил ее менеджер. — Мы с этим снимком по таргетингу промахнулись. Позировала совсем девчонка, турчанка. Известная фотомодель, но нам она совершенно не подходит. Жаль, мы раньше не въехали. Ее образ — «любимая младшая жена в гареме». Есть, конечно, и такие, но в основном к нам приходят совсем другие дамы. И возраст, и социальный статус, все другое. Состоявшиеся, самостоятельные женщины. Они не ждут, что повелитель купит им шубку, сами знают, чего хотят, сами выбирают. Есть среди них и молодые, но все-таки не настолько. Вы подходите идеально.
Все эти комплименты не производили на Веру никакого впечатления. Она ушла бы, но Зина как последний аргумент выставила вперед свой совсем еще не великий живот и загородила ей дорогу.
— Поссоримся на всю жизнь, — пригрозила Зина. — Я тебе этого никогда не прощу!
Вера сдалась. Ее провели по огромному моллу в помещение фотомастерской. Фотограф — молодой парень с выбеленными волосами, затянутый в узкие черные брюки и черную водолазку, — улыбнулся ей и с ходу перешел на «ты».
— Лапуля! — защебетал он. — Ты любовь всей моей жизни!
У него был женственный, даже, пожалуй, дамский, несколько жеманный голос. Вера поняла, что насчет любви всей жизни — это явное преувеличение. Но он показался ей симпатичным и доброжелательным.
— Главное, без мандража, — продолжал он. — Не дергайся, и все будет классно. Но сперва тебе надо загримироваться.
Вере жутко захотелось удрать. Но на нее накинулись ассистентки и поволокли к раковине. Их было всего две, а казалось, что двадцать две. Они живо удалили скромную косметику, нанесенную еще дома, до похода за шубой, и усадили ее на винтящийся табурет перед ярко освещенным зеркалом. Обе трещали пулеметом, не обращая на Веру никакого внимания, вопросы задавали только фотографу.
— Волосы оставим?
— Да, оставляем, — кивнул фотограф.
Ну, слава богу. А что они хотели сделать с ее волосами? Снять скальп?
— Полную проработку лица? — продолжали трещотки.
— Глаза астральные. Стиль «декаданс». Ничего, лапуля, — подмигнул жертве фотограф. — Потерпи. Ты же хочешь быть красивой, да, звездочка моя?
Ничего Вера не хотела. Она так бы и сказала, но не могла рта раскрыть: как раз в этот момент пришла гримерша и принялась за «полную проработку лица». Вера уже знала, что это такое: ей точно так же накладывали грим на телевидении. Как будто она кукла.
Ей было жарко, неудобно, неловко, «полная проработка лица» затягивалась, и страшно было даже подумать, чем все это кончится. На телевидении хоть без «астральных глаз» обходилось. «Ну, Зинка!» — подумала Вера в бессильной ярости.
Зина сидела тут же и все действия гримерши молчаливо одобряла. Когда экзекуция закончилась, Вера со страхом глянула в зеркало. Она себя не узнала. Из таинственной зеркальной глубины на нее смотрела немыслимая красавица. Вера Холодная. Глаза — бездонные… нет, не глаза, «очи».
— Офигеть! — ахнула Зина.
— Так, девочки, давайте в темпе! — Фотограф хлопнул в ладоши. — Лапуля, тебе сюда. — Он возвел Веру на полукруглое возвышение с белым задником. — Шубку… — Вере подали серебристый водопад, она окунула в него руки. — Нет-нет, не застегивай… Так… Нет, это никуда не годится.
— Я же говорила, — облегченно вздохнула Вера и начала уже было спускаться с возвышения, но фотограф ее остановил.
— Да не ты, прелесть моя, ты бесподобна. Но мне не нравятся эти сапоги. Эй, принесите ей черные лодочки на шпильках! — крикнул он в пространство, и кто-то тут же кинулся исполнять поручение.
— У вас какой номер? — спросили у Веры.
Она не сразу поняла.
— Что? Какой номер?
— Обуви, дурища! — не выдержала Зина. — У нее тридцать восьмой, — повернулась она к ассистенту.
— И этот костюм мне не нравится, — рефлектировал фотограф. — Режет фигуру. Принесите платье. Светлое, трикотажное. Для контраста, — пояснил он Вере, хотя она ни о чем не спрашивала.
Принесли платье и туфли. Вера покорно проследовала за ширму, переобулась и переоделась. Одна из ассистенток помогла ей не смазать фантастический макияж.
Фотограф велел надеть тонкий поясок и выложить поверх него мягкую складку. Вера удивилась: только что он говорил, что ее собственный костюм «режет фигуру», а теперь хочет платье с поясом и напуском… А туфли?.. Разве это не глупо — шуба и лодочки? Но кто она такая, чтобы спорить? Ассистенты выполнили приказ, фотограф кивнул, и Вера опять поднялась на возвышение. Опять ей на плечи набросили шубу.
— Так, — заговорил фотограф, когда она всунула руки в рукава, — нет-нет, не застегивай, полы должны быть распахнуты. Руки, звездочка моя, в карманы…
Чувствуя себя круглой дурой, Вера долго искала карманы. Они тоже оказались глубоко законспирированными.
Фотограф тем временем уже вовсю щелкал камерой, хотя она вроде бы еще не позировала.
— Очень хорошо. Теперь пройдись!
Вера прошлась.
— Повернись… Теперь направо… и налево. Теперь давай так, птица моя: идешь справа налево, руки в карманах. Идешь целеустремленно по своим делам, и тут я тебя окликаю. Останавливаешься, разворачиваешься на меня, глядишь сердито исподлобья: что за кент? Поняла?
Вроде бы нетрудно, вроде бы все понятно, но Вере пришлось помучиться. То одно было не так, то другое…
— Ногу! — надрывался фотограф. — Ногу на меня разверни! Да не правую, кисуля, левую! Ле-ву-ю. Ты идешь, я тебя окликаю, поворачиваешься… Ноги разводишь красиво, на тридцать пять градусов. Чтобы правая в профиль, а левая фактически в три четверти… Отставь, отставь ножку! Пусть она запаздывает. Так… Еще раз.
— Я же не профессионал, — оправдывалась Вера. — Я не умею правильно двигаться.
— Все ты умеешь, родная. Потрясные ноги, незатертое лицо… Все, что нам надо. Ну-ка, пройдемся еще разок… Головку поверни… Подбородочек утопи в меху. Не-е-ет, головку не опускай, лучше плечико слегка приподними. Давай!
Вере никак не удавалось все это совместить, чтобы одним разом и повернуться, и ногу отставить, и элегантно взмахнуть полой шубы, и вздернуть плечико, бросив взгляд исподлобья. Но фотограф был ласков и терпелив, сыпал «кисулями» и «лапулями», уверяя, что выйдет потрясный снимок.
— Нет-нет, не улыбайся, смотри с досадой, со злинкой… Опять плечо отстало… Еще разок…
